– Я курю крепкие.

Это был суровый, молчаливый мужчина с татуированными руками, вероятно, ему пришлось немало побродить по свету в поисках работы. Среди фигурок татуировки попадались и надписи. Ирине удалось прочесть одну из них: «Bahia, 1934». Она подумала: «Романтика бродячих бунтарей… Наверное, Павел внушил этому типу коммунистические идеи где-нибудь в Южной Америке». Ирина попробовала узнать у него о Павле, но безуспешно. Унтер-офицер отделывался односложными ответами. Наконец она потеряла терпение и сказала:

– Я невестка товарища Морева… Укрывала его в своей вилле.

Он ответил с непроницаемым равнодушием:

– Знаю.

Она обиженно умолкла и уже не заговаривала с ним. Автомобиль спустился на равнину. Мимо них по грязному шоссе мчались военные машины с американскими, английскими и советскими флажками. Над побуревшим жнивьем с тоскливым карканьем кружили стаи ворон. Ирина курила сигарету за сигаретой, а служанка дремала, судорожно сжимая чемоданчик с драгоценностями.

В Софии машина ненадолго задержалась у Орлова моста. Русская девушка в сапожках, военной форме и пилотке регулировала движение на перекрестке. По бульвару Евлогия Георгиева, сотрясая мостовую, с грохотом проходила колонна советских танков. Никогда еще Ирине не приходилось видеть такие тяжелые и огромные машины. Броня у них была расписана тигровыми полосами камуфляжа, а из стальных башен торчали орудийные стволы и высовывались забрызганные грязью и маслом танкисты. Весной сорок первого года по этим улицам проходили немецкие танки, а бездельники и гулящие девки бросали им цветы. Сейчас стояла осень, моросил дождь, танки теперь шли советские, и рабочие приветствовали их поднятыми кулаками. Колесо истории беспощадно повернулось на сто восемьдесят градусов и раздавило мир «Никотианы» и Германского папиросного концерна. Ирина вдруг вспомнила поручика танковых войск Ценкера и покраснела от стыда.

Танковая колоши прошла, а советская девушка дала знак скопившимся у моста машинам. Проезжая мимо, Ирина хорошо рассмотрела регулировщицу. Это была стройная, русая, загорелая девушка со вздернутым носом и лукавыми глазами. Девушка тоже посмотрела вслед сидевшей в автомобиле красивой женщине, и на ее лице отразилось любопытство, как будто мимо нее провезли интересного зверя. Она знала понаслышке, что где-то на Западе есть женщины, которые совсем не работают и только и делают, что заботятся о своей красоте.

Ирина опустила голову, чтобы не видеть изрытой бомбами мостовой, изломанных деревьев, обгорелых, закопченных домов с зияющими, как глазницы черепа, окнами. Темнело. По тротуарам сновали люди с рюкзаками за спиной. Лишь кое-где тускло горели электрические лампочки. София была разбита, разрушена, сожжена. Никогда еще она не выглядела такой жалкой и печальной. Автомобиль проезжал по улице, которая временами казалась Ирине знакомой. Но часто на том месте, где стоял сохранившийся в ее памяти дом, оказывалась груда перекрученного железа и бетонных глыб.

Машина остановилась у подъезда. Где это они?… Да ведь это их дом!.. Левое его крыло с террасой и зимним садом разрушено бомбой – Ирина уже знала об этом, – по уцелевшая часть была обитаема. Сквозь освещенные окна первого этажа виднелись занавески из брюссельских кружев и мебель красного дерева. У входа стояли постовой милиционер и необычного вида солдат – пожилой бородатый мужчина в накинутой на плечи шинели и с пятиконечной звездочкой на фуражке – боец повстанческой армии.

Ирина спросила его:

– Товарищ Морев здесь?

– Не знаю, – нахмурившись, ответил солдат.

Над дверью парадного подъезда, в который когда-то проходили дамы в бальных платьях и мужчины в смокингах, была прибита доска с наспех нарисованными серпом и молотом и корявой надписью: «Штаб VIII гвардейской группы». Обширный вестибюль с панелями красного дерева был освещен мягким светом, как и в те дни, когда генеральный директор «Никотианы» устраивал приемы для министров, депутатов и иностранцев. Но сейчас ковры и паркет были заляпаны грязью. Пахло табаком, сапогами и нафталином. На двери кабинета Бориса красовалась внушительная надпись: «Начальник штаба», а на двери маленькой гостиной, смежной с кабинетом: «Адъютант». Эта дверь была открыта настежь. Перед нею в кресле дремал человек с автоматом в руках, из комнаты доносился стук пишущей машинки. Увидев вошедших женщин, человек вскочил и, постучав в дверь, доложил:

– Товарищ подполковник!.. Приехали.

Из комнаты вышел молодой белобрысый офицер в новеньком, ловко подогнанном мундире, который, казалось, говорил за хозяина: «Я окончил военное училище и знаю, как должен выглядеть офицер». Лицо у юноши было умное, но совсем еще ребяческое. Ирина подумала, что он вот-вот щелкнет каблуками, по офицер только отрекомендовался:

– Подполковник Данкин.

– Я где-то встречалась с вами! – Ирина с трудом подавила улыбку, которая явно пришлась не по душе подполковнику. Но лицо ее внезапно омрачилось от набежавшею воспоминания. – Я вас видела в отряде, который задержал нас возле станции.

– Да. – Подполковник Данкин ничуть не смягчился и добавил холодным, официальным тоном: – Товарищ Морев телефонировал, чтобы вы располагались на втором этаже. Он оставил там за собой только одну комнату.

– Спасибо, господин подполковник.

– Я попрошу вас пользоваться черным ходом… Проход через штаб воспрещен.

– Как прикажете, господин подполковник, – ответила Ирина с язвительным смирением, равносильным дерзости.

У подножия лестницы, ведущей на второй этаж, кто-то догадался бросить коврик для ног, и ступеньки были почти чистые. Поднимаясь наверх, Ирина улыбалась про себя и думала: «Вот она, революционная армии!.. Этому подполковнику, наверное, нет и двадцати пяти лет!..» А в это время подполковник Данкин, пунцовый от гнева, ужо сидел за пишущей машинкой и дописывал приказ о распределении минометов и противотанковых орудий. Он был глубоко уязвлен насмешливым тоном Ирины и старался между делом придумать ей в отместку обидное и меткое прозвище, но мысли его были так поглощены минометами и противотанковыми орудиями, что лучше «буржуазной гадюки» он ничего не придумал.

Пока подполковник Данкин остывал от гнева, Ирина обходила комнаты второго этажа, зажигая лампу за лампой. Все стояло на своих местах, как и в мирное время, до бомбежек. Она прошлась по всему этажу, испытывая странное чувство, что ходит по чужому дому. Беспорядок на первом этаже – бестолково сдвинутая мебель, грязь на коврах и на паркете, запах сапог и дешевого табака – не испортил ей настроения. Еще меньше волновали ее разрушения – бомба уничтожила террасу и зимний сад. Ей казалось, что она никогда не жила и не распоряжалась в этом доме.

И тогда ей стало ясно, что этот дом ей в правда чужой. Он не принадлежал ни ей, ни Борису, ни Марии, ни папаше Пьеру, по крестьянам, которые под палящим солнцем собирали табак, и рабочим, которые его обрабатывали на складах. Ирина, Борис и папаша Пьер были всего лишь грабителями и мошенниками, которые отняли этот дом у его настоящих хозяев – рабочих и крестьян. «Никотиана» была просто-напросто бандой, шайкой мошенников. Об Этом свидетельствовали и ее зловещая история, и множество загубленных ею жизней, и ее бесчисленные обманы, подкупы и насилия. Теперь шайку разогнали: одни мошенники гибли, другие беспомощно плутали в хаосе крушения. А обманутые и ограбленные вернули себе этот дом, построенный их трудами и на их деньги. Они и расположились, как у себя дома: устроили внизу штаб, и весь первый этаж пропитался запахом сапог и дешевого табака. Все это было так понятно!.. Трезвый, уравновешенный, острый ум Ирины верно оценил создавшееся положение, и она примирилась с происходящим без злобы в растерянности. А в это время сотни изнеженных женщин плакали, как дети, и бились в истерике, потому что милиционеры пачкали грязными сапогами их дорогие ковры и вселяли бездомных в их просторные особняки. Эти женщины не могли попять, что таково неумолимое течение жизни, в которой все взаимообусловлено, и поэтому паразитизм одних не может не вызвать гневного бунта других.