– Да замолчи ты наконец! – вспылила Ирина. – Единственное, о чем я тебя прошу, – это оставить меня в покое. Уходи!

– Не уйду, даже если ты будешь оскорблять меня, – терпеливо возразила Лила. – Ты выслушаешь меня до конца! Когда-то и я была в подобном состоянии… Я наделала много ошибок в партийной работе, так же как ты в своей жизни. Свою вину я переживала тяжело, была расстроена, подавлена. Не видела смысла работать дальше… Думала, что товарищи отреклись от меня. Все казалось мрачным и безнадежным. Но во мне жила любовь к рабочим, к людям… Вернись к людям, Ирина! Идея солидарности между людьми светится и у тебя в душе, правда лишь слабым огоньком, но он может разгореться. Не гаси его, попробуй начать жизнь сначала!

– Уж не собралась ли ты втянуть меня в Отечественный фронт? – рассмеялась Ирина.

– Очень ты нам нужна! – Лила тоже рассмеялась.

– А ты и в самом деле поверила, что я хочу вступить в Отечественный фронт?

– Нет. Я тоже пошутила.

Ирина подумала: «Лила добра и великодушна, по почему она меня так раздражает?… Быть может, потому, что я завидую ее жизни. Быть может, мне неприятно видеть, что она цветет, а я развалина, что мне уже никогда не жить по-новому… Какая я злая! Надо хотя бы вести себя с ней поприличнее».

А Лила продолжала говорить о радужном будущем.

– Ты обещаешь подумать об этом? – спросила она наконец.

– О чем? – вяло и рассеянно переспросила Ирина.

– Обо всем, что я тебе сказала.

– Постараюсь.

Лила с грустью взглянула на нее. Она ушла, а Ирина опять почувствовала, что ей не начать жить сызнова.

Она поняла это еще яснее спустя несколько дней, несмотря на заботы, которыми окружил ее Чингис. Он стал часто навещать ее. Пытался развлечь Ирину анекдотами о коварных союзниках Отечественного фронта и рассказами о переменах на медицинском факультете. Приходил он к ней вечером, когда отдыхал от лихорадочной работы по санитарной подготовке своей части к отправлению на фронт. Иногда заходил поболтать Павел. Они по-разному относились к Ирине. Чингис не знал той женщины, которая десять лет принадлежала «Никотиане» и Германскому папиросному концерну, а Павел знал именно ее. Для Чингиса Ирина была живым напоминанием о днях молодости, и это его волновало; а для Павла она была вдовой брата, к которой следовало относиться душевно, но строго. Но как бы они себя ни держали, для Ирины, гибнущей от неврастении, близкой к безумию, это уже не имело значения.

Чингис был женат, и Ирина попросила его привести жену. И вот однажды Чингис пришел вместе с нею. Жена его была членом партии, работала медицинской сестрой, во время войны помогала партизанам и с опасностью для жизни скрывала и перевязывала раненых подпольщиков. Умная, крепкая, как скала, не хорошенькая, но и не безобразная, она была полной противоположностью Ирине. Обе старались быть любезными, но разговаривать им было не о чем.

По дороге домой жена сказала Чингису:

– Ну вот и я увидела твое чудо… Больная, ни па что не годная женщина.

– Ты сердишься, что я хожу к пей? – виновато спросил Чингис.

– Нет. Ходи, пожалуйста… Это ей на пользу.

Чингис ласково взял жену под руку. Он любил ее по-своему, сдержанно, скупо выражая свою любовь. Так коммунисты любят своих верных жен, которые делили с ними трудности борьбы и смертельную опасность. Жена верила Чингису и обладала достаточным чувством такта, чтобы смотреть сквозь пальцы на его преклонение перед красивыми женщинами. Некоторое время они шли молча, а потом она сказала:

– Мне кажется, Ирина неравнодушна к Павлу.

– Почему ты так думаешь? – спросил Чингис.

– Видно по глазам, когда она смотрит на него. Но и это ее не спасет. Павел не хочет иметь с ней ничего общего, и она это прекрасно понимает.

Чингис был поражен наблюдательностью жены.

– Да, пожалуй, – произнес он в раздумье. – Хотя кто знает! Все может быть… Жизнь и люди бесконечно сложны.

– Да, все бывает! – промолвила жена.

Затем мысли ее обратились к завтрашнему дню: надо было стоять в очередях, стряпать, возиться с детьми – их у нее было трое, – а вечером идти на партийное собрание. И она подумала, что в ее повседневных, будничных заботах, в ее любви к мужу есть свое величие и красота. Она теснее прижалась к его руке.

Жизнь налаживалась, и новый мир быстрыми шагами шел вперед. Коммунистическая партия оказалась цементом, который заполнил все поры Отечественного фронта и превратил его в нерушимый монолит. Война отнимала много сил и энергии, но, несмотря на это, начались работы по восстановлению, реорганизации и строительству. Исчезали воронки от бомб, улицы расчистились, убраны были поваленные столбы, битый кирпич и порванные провода. На бульварах весело перезванивались трамваи, а на площадях гремели громкоговорители, сообщавшие о победах на фронте. В ограбленной немцами стране не хватало продовольствия, обуви и одежды, но окрыленный свободой народ не унывал. По улицам шли советские части – моторизованная артиллерия, танки и «катюши», и простые люди все так же радостно приветствовали их.

До отправления на фронт вновь сформированной дивизии оставалась всего неделя, и командир этой дивизии генерал-майор Морев скрепя сердце решился взять отпуск на полдня. Он отказался выхлопотать заграничный паспорт своей больной невестке и теперь хотел отвезти Ирину к ее матери, а заодно уладить в родном городке кое-какие неприятности, вызванные дерзкими реакционными выходками отца.

Ирина вышла к автомобилю в скромном черном пальто и серой шелковой косынке, взятыми у служанки. Что-то подорвало ее красоту. Она побледнела, лицо стало восковое, глаза ввалились, взгляд погас. Это уже не была элегантная женщина. Ее красота, доселе неуязвимая, поблекла. Павел сел рядом с нею, слева. Он был в штатском костюме, светлом летнем пальто и кепи. Враги новой власти уже попрятались в свои норы, и генерал, один из командиров Сопротивления, ехал без своего верного телохранителя. Павел заметно осунулся – он день и ночь работал в военном министерстве.

Машина выехала па площадь и свернула на широкий бульвар, залитый мягким светом осеннего солнца. По небу плыли рваные облачка, а мостовая, дома и пожелтевшие каштаны были подернуты застоявшейся с утра легкой сизой дымкой.

Неожиданно с нижнего конца бульвара па головокружительной скорости вылетел приземистый джип. В несколько секунд он домчался до площади перед Народным собранием, не сбавляя скорости, сделал поворот на сто восемьдесят градусов и, резко затормозив, подкатил к дому с железной оградой. Люди, переходившие улицу, в ужасе отскочили на тротуар. Этот цирковой номер продемонстрировал прекрасную стабильность машины и степень опьянения человека, сидевшего за рулем. Из джипа вышли американский офицер, который еле держался на ногах, и красивая, но уже увядшая смуглолицая женщина. Она тоже была пьяна и заливалась визгливым неестественным смехом. Офицер покачнулся в схватил ее под руку, отнюдь не из галантности, а чтобы не упасть самому.

Когда автомобиль генерала поравнялся с ними, женщина – это была Зара – замерла в изумлении и крикнула на всю улицу:

– О, ты опять сумела устроиться!..

Ирина равнодушно отвернулась.

Павел спросил:

– Откуда она тебя знает?

– Это Зара, о ней тебе рассказывала твоя мать… Она работала на Бориса секретным агентом по торговой разведке. Когда-то была подругой его первой жены.

– А теперь работает па американцев?

– Возможно.

– Похожа на проститутку.

– И я была не лучше, – сказала Ирина. И добавила задумчиво: – Напрасно ты не достал мне паспорт. Тогда тебе не пришлось бы краснеть за меня.

Он ответил:

– Я не краснею за тебя. Но поступаю я так или иначе по многим причинам… Выслушай меня и постарайся понять! Когда я, выходя из твоего дома, прохожу мимо бойцов, которые стоят на посту, я чувствую на себе их тяжелые взгляды. Они думают: «Наш генерал ужинает с этой женщиной– и на машине ее катает… Так за что же мы кровь проливали?» Это простые, суровые и честные люди, им не забыть убитых товарищей, голода и лишений в горах. Могу ли я не считаться с их мнением о наших с тобой отношениях?