Инспектор вошел в участок. В коридоре, освещенном слабой электрической лампочкой, противно пахло потом, ваксой и карболкой, которой дезинфицировали арестантскую.

– Позови Длинного! – приказал инспектор полицейскому.

Он прошел в кабинет, не снимая шинели и перчаток, и сел за письменный стол, напевая мотив модного танго. Воображение понесло его с дочерью адвоката в плавном ритме танца. Она была мягкая, полненькая и позволяла прижимать ее к себе – один из признаков, на которых основывались его надежды.

Немного погодя в коридоре послышались тяжелые шаги Длинного, которому инспектор всегда передоверял выполнение самых неприятных своих служебных обязанностей. Изо рта его несло запахом ракии и нечищеных зубов.

– Опять напился как свинья!.. – сердито проговорил инспектор, глядя на его опухшую физиономию. – Разве так ведут допрос?… Когда допрашиваешь, голова должна быть ясная, чтобы охватывать все поведение обвиняемого и улавливать малейшие признаки колебания в его ответах…

– Тогда сами допрашивайте!.. – дерзко отозвался агент.

Он мрачно уставился мутными красными глазами на тщательно выбритого, надушенного, приготовившегося к танцам инспектора.

– Без возражений! – сердито оборвал его инспектор. – Просишь повышения, а не можешь справиться с простым заданием… Что она там? – спросил он немного погодя.

– Ничего. Молчит как рыба.

– Ты применил все, что полагается?

– Все… Которые на другой день не проговорятся, те уж до конца ничего не скажут.

– Приведи ее ко мне.

Агент посмотрел на него смущенно.

– Она не может ходить, – виновато признался он.

«Скотина, – подумал инспектор, – Опять скомпрометирует меня на суде». Он вспомнил, что у одного из членов областного суда было не совсем чистое прошлое – якшался с левыми элементами, а теперь нередко задавал каверзные вопросы.

Инспектор не любил сам бить. Более того, он не любил даже смотреть на избитых, так как это вносило какую-то особенную, неприятно-унизительную ноту в его дружбу с компанией, принадлежащей к местному светскому обществу. Он старался заглушить эту нотку, читая книги, в которых ученые – экономисты и правоведы – доказывали, что коммунизм – это идеология группы шарлатанов и авантюристов, которые нагло обманывают легковерных. Таким способом инспектору удавалось убедить себя, что в Детском обществе он не лакей, но защитник справедливости и правопорядка. И теперь он не без насилия над собой примирился с необходимостью видеть избитого человека и – что еще неприятней – допрашивать измученную пытками женщину.

– Пойдем к ней, – сказал он агенту.

Они спустились в подвал, состоявший из двух помещений. В одном была сложена всякая рухлядь, другое использовалось для специальных целей. Пол в нем был цементный, окна замурованы. Кроме стола, голого дощатого топчана да ведра с водой, ничего тут не было. Горела яркая электрическая лампочка. На топчане лежала, словно брошенный узел, маленькая женщина с посиневшим лицом и распухшими губами. Бровь ее была рассечена. Она тихо стонала. При виде этого инспектор почувствовал знакомое неприятное ощущение униженности.

– Поднимите ее! – приказал он.

Агент и вошедший вслед за ним полицейский взяли женщину под мышки. Как только они до нее дотронулись, она вскрикнула дико и пронзительно. Им все-таки удалось посадить ее, прислонив спиной к стене, но она потеряла равновесие и снова повалилась на топчан.

– Прикидывается! – сказал полицейский.

– Плесни на нее водой! – приказал инспектор.

Полицейский зачерпнул воды из ведра и помочил ею голову женщины. Пряди ее волос слиплись в жалкие редкие космы, между которыми виднелась белесоватая кожа. Женщина не шевелилась. Агент и полицейский опять подняли ее. Теперь она сидела совершенно неподвижно, полузакрыв глаза с припухшими веками и словно не дыша. Инспектор наклонился над ней, подавляя отвращение к безобразным отекам на ее лице. Шея и щеки ее были испещрены багровыми полосами.

– Да она без сознания! – возмутился инспектор. – Вы что? Забили ее?… – обернулся он к агенту и полицейскому.

Те только моргали виновато и тупо. Инспектор опять наклонился к неподвижному лицу арестованной.

– Если притворяешься, смотри у меня!.. – сказал он. Ему хотелось ударить ее по щеке, чтобы проверить, действительно ли она без чувств, но он тотчас сообразил, что испачкает перчатку. Из рассеченной брови женщины сочилась кровь и, стекая по щеке, густела. Инспектор растерянно поморщился. Длинный с ехидной улыбкой наблюдал за рассерженным начальником.

– Что с ней делать? – саркастически спросил он.

– Позови фельдшера, – распорядился инспектор.

Когда они вышли из подвала и поднялись наверх, он добавил:

– Завтра же отправить ее в Софию!.. Пускай с ней там повозятся… И в письме указать, что она арестована при попытке скрыться во время облавы в рабочем квартале.

Он понюхал рукав своей шинели и подумал с досадой: «Пропах карболкой!»

Когда он вошел в клуб, танцы уже начались. На паркете, окутанные синеватым табачным дымом, с десяток пар раскачивались в стремительном танго. Вдоль стен стояли столики, а за ними, на плюшевых диванах и в креслах, сидели и сплетничали люди, до отвращения знакомые друг другу. Офицерские дамы болтали о туалетах девиц, а молодые поручики и подпоручики, которым военный устав не позволял жениться до известного возраста, старались узнать, каково имущественное положение отцов этих барышень. Офицерские жены давали им на этот счет самую подробную информацию, почему-то всегда стараясь уязвить дочь полковника, красивую, но бедную. Капельмейстер, коренастый мужчина с красным лицом, сумел составить из музыкальной команды пехотного полка нечто вроде джаза, у которого был тот недостаток, что в его исполнении танго смахивало на марш, а ударные гремели так оглушительно, что не давали танцующим поговорить по душам. Коротко остриженные солдаты разносили по столикам отсыревшее печенье и безвкусный жидкий чай, который заказывали барышпп в доказательство своей скромности, тогда как кавалеры их отдавали предпочтение вину и ракии.

Инспектор прошел через весь зал, кланяясь только некоторым. Он был недурен собой – стройный, белокурый, с голубыми глазами и приятными манерами, но, несмотря на это, к ному относились холодно. Начальник гарнизона, пришедший на чаепитие с женой и дочерью, едва ответил на его поклон, девицы делали вид, будто не замечают его. Это было обидно и досадно. У него опять возникло подозрение, что в его дружбе с компанией, к которой он направлялся, есть что-то унизительное. Кутежи утоп компании оплачивались директором того склада, где работала Лила, владельцем мельницы или сыном бывшего депутата Народного собрания. Инспектор участвовал в развлечениях компании не тратясь, как лакей, чья обязанность – заметать следы безобразий после попойки.

Он подошел к столу, за которым сидели его приятели. Среди них, как всегда, была дочь адвоката. Инспектору показалось, что его встретили как-то небрежно и рассеянно, словно бедного родственника. Компания громко смеялась, а инспектор не мог сразу понять почему. Это его раздражало, и, пытаясь отвлечься, он стал смотреть на танцующих.

Красивая дочь полковника танцевала с капитаном-артиллеристом. Это была приятная девушка, довольно высокая, смуглая, в красном платье, с гвоздикой в волосах, но танцевала она лениво и равнодушно. Этикет и присутствие полковника вынуждали офицеров приглашать ее непрерывно, а ей – тоже по требованиям этикета – нельзя было отказываться, точь-в-точь как девицам в баре, которых нанимают для того, чтобы танцевать с посетителями. Привлекательная и умная, она, как бесприданница, не имела никаких видов на будущее. Она напоминала розу, давно уже выставленную на продажу в дешевом цветочном магазине. Судя по всему, ей предстоял брак с каким-нибудь стареющим майором, который решится взять ее без приданого, прельстившись связями ее отца в военном министерстве.

Пока инспектор, скучая, смотрел на танцующих, компания его продолжала свою оживленную беседу, прерываемую взрывами смеха.