На другой день Лила пошла на работу, измученная сомнениями, в которые ее вверг разговор с Максом. Она не спала всю ночь, перебирая в уме все доводы за и против нынешнего курса, и наконец снова ухватилась за спасительную мысль о единстве партии. Надо выполнять решения Центрального Комитета – вот и все!.. Но скорбные воспоминания о Павле, враждебное поведение рабочих и вчерашний разговор с Максом отравили ее веру даже в этот довод. Все смешалось. Мысль билась в поисках какого-то выхода, но не находила его. И из хаоса мыслей снова встал образ человека, который теперешнее руководство силилось умалить и опорочить. Но даже этот образ, по-прежнему героический и сильный вопреки оскорблявшей его клевете, сейчас не мог ей помочь. Для Лилы – самоотверженного, но не слишком образованного и искушенного партийного работника – Димитров все еще оставался оппортунистом, стремившимся толкнуть рабочий класс на путь опасных компромиссов.

Утро было пасмурное. В воздухе веяло холодным дыханием осени. После бессонной ночи Лила чувствовала себя усталой. Рабочие, как муравьи, стекались к складам, и и гуле их голосов, в торопливом стуке их налымов звучала какая-то покорность, которая ее раздражала. Но она тотчас поняла, что эта покорность только кажущаяся. Споры по вопросу о заработной плате и условиях труда, перебранки с мастерами, иногда доходящие до драк, – все это продолжалось по-прежнему. Если Лила подозревала, что рабочие превратились в послушное стадо овец, то это объяснялось ее гневом, вызванным неудачами партийных мероприятий, нежеланием рабочих подвергаться избиениям полицией из-за беспочвенных лозунгов. Никто уже не верил в басню, будто капитализм в Болгарии прогнил до основания и готов рухнуть при первом нажиме, не верил в то, что после табачных магнатов самый ярый враг рабочих – это Земледельческий союз. И когда Лила поняла все это, она снова погрузилась в безвыходный хаос своих мыслей. Ей казалось, что неграмотным активистам со складов значительно легче, чем ей, справляться с трудностями. Не порывая связей с партией и не мудрствуя лукаво, они руководствовались собственным разумением, а Лила, осуждая это на словах, в глубине души одобряла. Агитация этих активистов удивительно хорошо отвечала общему настроению рабочих. Не уменьшая их боевого задора, эта агитация делала его более сдержанным, разумным и, пожалуй, даже более опасным для хозяев.

Но Лилу раздражали методы этих активистов. Их короткие и таинственные совещания, проводимые без ведома партийного руководства, походили на фракционную деятельность. Очевидно, их подстрекали заблуждающиеся – те, что в поисках нового курса разрушали единство! Как коварно действовал этот Макс!.. С какой хитростью Павел создавал себе престиж!..

Лила шла быстро, гневно поджав губы. Мысли ее становились все более отчетливыми и мрачными. Нет, этого больше нельзя терпеть!.. Надо исключить еще несколько человек! Первую жертву она наметила в лице Макса, а когда подняла голову, увидела перед собой и вторую – бывшего депутата от рабочих Блаже.

Он шел впереди нее, торопясь на склад фирмы, в которой работал, оживленно и с шутками приветствуя знакомых. Как у многих людей небольшого роста, вид у него был очень самоуверенный. Блаже шагал, по-петушиному выпятив грудь и небрежно засунув руки в карманы, – можно было подумать, что он направляется в Народное собрание и ждет, что ему отдаст честь часовой, стоящий на посту у входа. Прошлой осенью после блокады его лишили Депутатского мандата и приговорили к трем месяцам тюрьмы за публичное оскорбление власти.

– Доброе утро, Лила! – сказал Блаже, когда она no-Равнялась с ним.

Подвижное и лукавое лицо его расплылось в улыбке. Оно несколько напоминало треугольник, так как лоб у Блаже был широкий, а подбородок узкий.

– Доброе утро, – хмуро ответила Лила.

Неделю назад она дала ему прочесть «Анти-Дюринга», и Блаже тотчас заговорил о книге.

– Трудненько мне читать Энгельса, – тихо пожаловался он. – В философии я еще слаб… Я ведь, знаешь, не получил систематического образования. Ты бы объяснила мне кое-что.

Лила зловеще молчала.

– Ну? Да ты как будто не в духе? – сочувственно проговорил Блаже.

Лила сразу же накинулась на него.

– Ты партиец или агент раскольников? – гневным шепотом спросила она. – Что это за собрания с активистами без ведома руководства? Кто дал тебе право говорить о старом и новом курсах партии? Кто разрешил тебе ставить вопрос о Димитрове?

– Постой, Лила! – Блаже с опаской огляделся. – Здесь неудобно. Я только…

– Никаких «только»!.. В партии нет ни старого, ни нового курса, понял? Отношение к Димитрову будет разъяснено Центральным Комитетом, а не тобой или мной! Что это за своеволие?

– Эх, Лила! – с горечью произнес Блаже. – Есть вещи, которые уже нельзя скрыть. Их и слепые видят.

– А ты об этом молчи! – Лила властно махнула рукой. – Если есть трудные вопросы, мы их решим. Для этого вы нас и выбрали.

– В том-то и дело, что вы их не решаете! – неожиданно разозлился Блаже. – Или решаете, да неверно.

– Ах, так? – вспыхнула Лила. – Как тебе не стыдно! Что ты собой представляешь? Скажи, что? Знания накопил? Много книг прочел? У тебя язык длинный только для пустой болтовни.

– Может, я и неучен, но я понимаю, о чем думают рабочие, – с достоинством заметил Блаже.

– Рабочие могут думать что угодно! Важно, как решает партия. Или, может, разогнать ее, если она не нужна?

– Неужели ты думаешь, что я это хотел сказать? Не криви душой, Лила! Ты знаешь, что значит для меня партия.

– Выходит, ничего не значит! Ты разрушаешь ее единство. Я буду настаивать, чтобы тебя исключили.

– Чтобы меня исключили? – прошептал изумленный Блаже. – Меня?…

– Ну да, тебя, кого же еще? Думаешь, ты сам стал депутатом? Нет, это мы выставили твою кандидатуру и выбрали тебя, именно мы! Язык у тебя работает, да не всегда на пользу партии.

Ошеломленный Блаже прошел несколько шагов, не говоря ни слова. Дошли до перекрестка; здесь Лила должна была свернуть к своему складу.

– Лучше помалкивай! – проговорила она, прежде чем отойти.

Блаже вдруг обрел дар слова.

– Ну и исключайте! – с возмущением сказал он. – Исключайте! Только это вы и умеете делать!

Лила вошла в цех обработки, расстроенная встречей с Блаже, и, когда звонок возвестил начало рабочего дня, с хмурым видом села на свою соломенную подушку. Сейчас она казалась сварливой и злой. Кое-кто из работниц пытался пошутить над ее настроением, но потерпел неудачу. Она отвечала желчно, и шутники умолкли. Пальцы ее механически сортировали ядовитые золотисто-коричневые листья. Однообразно гудел вентилятор. Мастер за что-то ругал тюковщиков. Лила думала все с большей горечью об. отношении рабочих к партии. Предупреждения об исключении уже не помогали. Ответ Блаже смутил ее своей дерзостью. До каких же пор это будет продолжаться? Может быть, надо пойти по новому пути, но по какому?… Нет, никакого нового пути нет! Любое изменение нынешнего курса ведет к оппортунизму и капитуляции по основной линии борьбы. Просто нужно удвоить непримиримость и, несмотря ни на что, идти вперед.

Пальцы Лилы, механически сортируя табачные листья, рассеянно рвали и ломали этот дорогой товар.

– Ты нынче в своем уме?! – сердито заорал кто-то над ее головой. – Это что, папеньки твоего товар, что ты его портишь?

Лила подняла голову. Над нею стоял мастер, выбритый, но немного опухший после вчерашней пьянки.

– Это разве направо класть надо? – ругал ее мастер. – Почему столько листьев поломала?

– Они такие и были, – ответила Лила.

– Врешь, сука! Я уже полчаса гляжу, как ты работаешь.

– Это мать твоя – сука, – огрызнулась укладчица, работавшая рядом с Лилой.

– Что? – Мастер забыл о Лиле и обернулся к укладчице. – И ты брехать принялась, а? И ты хочешь со склада вылететь?

– Если мы все вылетим, кто ж у вас работать будет? – миролюбиво спросил кто-то.