Время, то, в котором мы живем, кажется данным a priori вне всякой досягаемости людей, которые, с неизбежностью подчиняясь ему и ограничиваясь им, потому и получили имя "смертных" у греков - в отличие от богов, наслаждающихся вечной юностью. Но, конечно, столь же хорошо известно, что идея и опыт времени менялись в ходе человеческой истории. Мы отличаем, например, циклическое чувство времени, свойственное самым архаическим народам, от линейного чувства времени, правящего нашим бытием-в-мире. В некотором смысле, впрочем, время может быть подчинено человеческой истории, так же как история казалась прежде подчиненной времени и укорененной в нем. От этого противоречия можно избавиться, если различать два типа времени - актуальное время (время-1) с одной стороны и идею опыта времени (время-2) с другой. Время-2 как человеческая концепция будет тогда содержаться во времени-1 и подчиняться ему, всемогущему Времени истории. Однако, философский трюк разделения одной и той же вещи на два разных типа никогда не бывает слишком убедительным так же и здесь недолгое размышление вынудит нас признать, что время-1 в такой же мере может быть человеческой идеей, как и время-2 - стало быть, проблема остается.

Вместо того, чтобы пытаться разрешить дилемму по-философски, я хочу сейчас показать - как, каким именно образом наше время, линейное историческое время, время, в котором происходят события физики, эволюция видов, история человечества, является продуктом первоначального (original) изобретения и производства. Производство, конечно же, осуществляется не на фабриках, а в первичной индустрии воображения души.

Мы можем обратиться к пророкам Ветхого Завета, чтобы проследить процесс фабрикации исторического времени.[1]

Первоначально слово пророка было устным, адресовалось людям его времени и окружения. Но затем, в какой-то момент, пророчество было вверено письму, оно стало литературой. Исаия, отвергнутый правящими кругами Иерусалима, решает "сохранить свидетельства, запечатлев закон среди (или "в присутствии") моих учеников" (Исаия 8:16)^{1}. В свободном переложении на современный язык^{2} этот стих означает: "Я доверю Божьи предупреждения и наставления тем, кто слушает меня, чтобы они надежно сохранились подобно монетам в прочном кошельке". Почему же он хочет отложить слово Господа про запас? Потому, что для подтверждения истины своего пророчества он рассчитывает на будущее. "И я буду, - гласит следующий стих, - ждать Господа, отвратившего лице Свое от дома Иакова и буду [в надежде] ожидать Его".

Этот пассаж является документом психологического события с серьезными последствиями. Происходит нечто экстраординарное в реальности душевной жизни. Религиозный опыт (пророческое слово) не выпускается в мир, не обращается к собственному времени пророка, где он мог бы оказаться эффективным или неэффективным с точки зрения соответствия [реальности]. Он фиксируется и сохраняется в резерве. Укрывается и сберегается как деньги в хорошо завязанном кошельке. "Высвободить" всегда влечет за собой "избавиться". Когда слово высвобождено, оно исчезло. Оно больше не подконтрольно говорящему. Акт записывания, напротив, сохраняет слово во владении воспринимающего откровение. Психологически, акт укрывания вызывает эффект интенсификации силы слова, потому что оно концентрируется и настаивается.

"И я буду ждать Господа и буду в надежде ожидать Его". Исаия, очевидно, ждет момента, когда пророческое слово, полученное им в опыте откровения, и историческая, социальная реальность будут приведены к совпадению. Как мы узнаем из следующего стиха, Бог отвратил лицо свое от его народа. Пророк отвечает на это сокрытие со стороны Бога сокрытием и утаиваньем его пророчества. Абсолютная непреклонность по поводу истины Божьего слова, т.е. по поводу точного соответствия личного религиозного опыта и публичной реальности, может, таким образом, остаться нерушимой. Это просто немыслимо и непереносимо - таково, кажется, чувство Исаии, что архетипический опыт, видимое и слышимое откровение, не совпадает с человеческой реальностью. То, что я узрел в видении, должно быть исполнено в вечной реальности.

У Иеремии мы видим, какой могущественной может быть воля к реализации. Иеремия "как-то раз открыто обвинил Бога в вероломстве"^{3}: "Неужто всегда будешь лжецом передо мною, как водопад шумящий?" (Иер. 15:18). Испытываемое расхождение между опытом и реальностью вынести не просто. Здесь нет раз-очарования, раз-уверения или релятивизации, нет и характерного для мифологического бытия-в-мире различения между архетипической и эмпирической истиной, когда одно просто отражается в другом без буквального совпадения. Совпадение здесь просто должно быть. Но поскольку это требование совпадения не исполняется, оно переносится из настоящего в отдаленное будущее как единственное место, где совпадение по-прежнему возможно. То, что не есть истина, не может, и уж тем более не должно стать истиной. Наоборот, можно сказать, что изобретение будущего и есть тот путь, которым воля к абсолютному создает саму реальность.

Мы присутствуем здесь при рождении будущего (futurum) из воли к буквальной реализации содержания духовного прозрения или архетипического опыта. Это будущее, как место желания, или, скорее, воли и потребности в могуществе, не существовало всегда. Оно было изобретено: произведено посредством ясно указанной процедуры. Метод подобного изобретения состоит в том, что духовный опыт данного настоящего вверяется письму и тем сберегается, сохраняется за пределами своего собственного настоящего. Или, иными словами: само настоящее замораживается. Ему не позволяется естественно пройти, пройти к концу, смениться другим настоящим. Настоящее не означает здесь пустого, абстрактного момента "сейчас" на оси линейного времени. Настоящее есть некое качество, в нашем случае содержание специфического религиозного опыта. Запирая содержимое этого настоящего (слова, открывшиеся Исаие), мы получаем возможности продлить и удержать его за пределами собственного времени настоящего. Все будущее будет тогда только порывом, пролонгацией, настоятельностью настоящего, т.е. присутствием того, что открылось Исаие в откровении, возможностью бесконечного продления настоящего. Поток первоначального времени задержан (is arrested)[2]. Пришествие (будущее как "время, которое приходит" - ср. нем. Zukunft = "будущее", букв. означает "время, идущее нам навстречу")  новых событий, одного за другим, а также и новых откровений, приостановлено, поскольку уже зафиксированное настоящее расстилается таким образом, что исполняет роль всего времени, времени вообще.

Все происходящее обращается тем самым в простой "момент" (в смысле конструктивного элемента, шага или стадии) развертывания этого одного, продленного за свои пределы момента. Линейное время, или время, правящее нашим чувством времени, то, на котором базируются наши науки (физика, равно как и история), есть "искусственный" продукт. Это продукт абсолютизации одного единственного момента, выделенного из потока моментов первоначального времени. Так же как Бог-творец покидает ряд мифических божеств, всегда бывших божествами природы и божествами в природе и возвышается над всей природой, полагал себя как сверх-естественного, внемирного творца естественного мира, так и единственный момент возвышается здесь над естественным течением событий и провозглашает себя временем как таковым, единственным и истинным временем. Время физики и истории, астрономии и биологической эволюции, в действительности не являются временем вообще, "истинным" временем (куда должна была бы также выходить и эпоха мифологического мышления, по каким-то причинам не имевшая идеи линейного времени). Скорее это лишь момент первоначального времени. Нам приходится признать, что астрономия и биологическая эволюция и история историков суть не более чем аспекты одного фиксированного момента. Физика, биология, астрономия, история представляют собой разработку и развертывание воображаемого содержания этого одного, качественно-определенного мгновения, распростертого в бесконечную длительность, тогда как другие мгновения или присутствия (presences), характеризующиеся своим особенным качеством, при этом исключаются.