- Послушайте, - сказал он. - Чем тут ждать… есть некая эмалировочная фабрика в Заблоче.

Назвав адрес, он увидел, какое воздействие произвел. Заблоче вне пределов гетто, сказал он им. Там можно меняться чем угодно с польскими рабочими. И ему нужно десять здоровых женщин для работы в ночную смену.

Девушки скорчили физиономии, словно у них был большой выбор занятий и они могли отказаться от его предложения. Работа не тяжелая, заверил он их. И их будут учить. Его имя, сказал подошедший, Абрахам Банкер. Он управляющий. Владелец, конечно, немец. Какого сорта немец? - спросили его. Банкер улыбнулся, словно у него появилась возможность разом удовлетворить их пожелания. Неплохой, сказал он им.

Этим же вечером Эдит Либгольд встретилась с остальными работницами ночной смены на эмалировочной фабрике и через все гетто, под охраной еврейской службы порядка, направилась в Заблоче. По пути они задавали вопросы относительно Дойче Эмалфабрик. Суп там дают наваристый, было ей сказано. Бьют? - спросила она. Там это не принято, сказали ей. Там не то, что на заводе бритвенных лезвий Бекмана. Скорее как у Мадритча. У Мадритча жить можно, и у Шиндлера тоже.

При входе на предприятие новые работники ночной смены были вызваны Банкером из колонны и он отвел их наверх, где, миновав пустые письменные столы, они оказались перед дверью с надписью «Герр директор». Эдит Либгольд услышала низкий грудной голос, который пригласил их войти. Герр директор встретил их, сидя на краю стола с сигаретой. Его волосы, цвет которых колебался между блондином и светлым шатеном, были недавно подстрижены; на нем был двубортный пиджак и шелковый галстук. Он выглядел как человек, который уже собрался на званый обед, но задержался специально, чтобы сказать им несколько слов. Он был высок и широкоплеч и было видно, насколько он еще молод. От такой воплощенной мечты гитлеризма Эдит ожидала услышать лекцию о военных усилиях и о необходимости увеличить выпуск продукции.

- Я хотел бы поприветствовать вас, - сказал он по-польски. - Вы стали частью коллектива этого предприятия. - Он отвел глаза в сторону; может, даже ему в голову пришла мысль: «Не стоит им этого говорить - им нет дела до этого места».

Затем, не моргнув глазом, без всяких вступлений и многозначительных жестов, он сказал им:

- Работая здесь, вы будете в безопасности. Если вы останетесь здесь, то выйдете живыми после войны. Затем, пожелав всем спокойной ночи, он оставил кабинет вместе с ними, дав Банкеру возможность попридержать их на верхней площадке лестницы, чтобы герр директор успел спуститься первым и сесть за руль своей машины.

Обещание поразило их. Но оно было словно глас Божий. Каким образом простой человек может им это гарантировать? Но Эдит Либгольд поймала себя на том, что сразу же и безоговорочно поверила ему. Не только потому, что ей хотелось верить; не потому, что клюнула на приманку бессмысленных обещаний. А потому, что в долю секунды она поняла: обещание герра Шиндлера продиктовано не мнением, а убеждением.

Новый набор женщин на ДЭФ получал инструкции, испытывая сладостное головокружение. Словно какая-то рехнувшаяся старая цыганка, даже не получив подаяния, пообещала им, что любая из них выйдет замуж за графа. Услышанные слова решительно изменили отношение Эдит Либгольд к жизни. И если бы даже ее стали расстреливать, она скорее всего возмутилась бы: «А герр директор сказал, что этого не может быть!»

Работа не требовала никаких умственных усилий. Захватами на длинных рукоятках Эдит переносила посуду из ванн эмалирования в печь для обжига. И все время в ушах у нее звучало обещание герра Шиндлера. Только сумасшедший может высказывать его с такой абсолютной уверенностью, не моргнув глазом. Но он явно не был умалишенным. Он был деловым человеком, который ехал на какой-то обед. Тем не менее он должен знать. Но это означало, что у него был какой-то иной подход, другой взгляд, он имел отношение или к Богу или к дьяволу, во всяком случае, к порядку вещей. Но, с другой стороны, его внешний вид, его холеные руки с золотыми кольцами меньше всего отвечали представлению о ясновидце. Руки его привыкли держать бокал с вином; у него были руки мужчины, вызывавшие желание ощутить исходящую от них ласку. Она снова и снова возвращалась к мысли, что он просто сумасшедший или крепко выпил - она искала какие-то мистические объяснения тому, какой уверенности она преисполнилась после слов герра директора.

В этом году и в последующих такие же размышления не покидали и всех остальных, кому Оскар Шиндлер дал столь же твердые обещания. Кое-кто пытался понять, есть ли под ними какое-то основание. Если этот человек ошибается, если при всей своей власти он столь необдуманно бросает слова, то, значит, нет Бога, и нет человечности, и хлеба нет, и нет цикория на земле. Это были, конечно, всего лишь предположения, но в них было зловещее предчувствие.

Этой весной Оскар, оставив свое предприятие в Кракове, в БМВ направился на запад, пересек границу и через пробуждающиеся к жизни весенние леса взял курс на Цвиттау. Он должен повидаться и с Эмили, и со своими тетками и сестрой. Все они объединились в непримиримом союзе против его отца; они старательно поддерживали огонь, зажженный в честь мученичества его матери: И если было какое-то сходство между униженным положением его матери и его жены, то Оскар Шиндлер - в своем пальто с меховыми отворотами, с небрежным изяществом уверенно держащий руль, что не мешало ему время от времени брать очередную турецкую сигарету из бардачка - Оскар Шиндлер его не видел. Его отец был богом и жил по своим непоколебимым законам.

Он любил навещать своих теток, ему нравилось, как они восторженно всплескивали ладошками, восхищаясь покроем его сюртука. Его младшая сестра вышла замуж за одного из начальников железной дороги и жила в уютной квартирке, предоставленной железнодорожным руководством. Ее муж был важной фигурой в Цвиттау с его транспортным узлом и большим грузовым двором. Оскар попил чаю с сестрой и ее мужем и позволил себе немного шнапса. Дети Шиндлера жили не так плохо.

Конечно, именно сестра Шиндлера заботилась о фрау Шиндлер во время ее последней болезни, а сейчас она втайне посещала отца и общалась с ним. Она не могла позволить себе ничего большего, кроме как осторожно намекнуть на возможность примирения, что она и сделала во время чаепития, получив в ответ неопределенное ворчание.

Позже Оскар пообедал дома с Эмили. Она была искренне рада его присутствию в эти свободные дни. Они вместе, подобно старомодной добропорядочной паре, посетили пасхальную службу. Празднование прошло как нельзя лучше и они церемонно танцевали весь вечер, хотя за столом относились друг к другу с несколько отчужденной вежливостью. В глубине души оба они, и Оскар, и Эмили были поражены странной особенностью их брака - он и давал, и получал куда больше в отношениях с чужими людьми, с работниками своей фабрики, чем но только не с ней.

Проблема, довлеющая над ними, заключалась в том, что они никак не могли решить, стоит ли Эмили перебираться к нему в Краков. Если она отказалась бы от своих апартаментов в Цвиттау, пустив в них других жильцов, ей пришлось бы насовсем застрять в Кракове. Она считала своей святой обязанностью быть вместе с Оскаром; на языке моральных категорий католической теологии, ее отсутствие в доме служило «поводом к случайному греху». Тем не менее, жизнь с ним в чужом городе могла быть приемлема только в том случае, если он внимательно, чутко и предусмотрительно будет относиться к ее чувствам. Беда же с Оскаром заключалась в том, что на него нельзя было положиться - он не собирался отказываться от своих пороков. Беспечный, то и дело под хмельком, с неизменной улыбкой на губах - казалось, он не сомневался, что, если ему понравится какая-то девушка, она должна тоже проникнуться к нему симпатией.

Этот нерешенный вопрос о переезде в Краков настолько давил на них, что после окончания обеда он извинился, покинул ее и направился в кафе на главной площади. Это заведение нередко посещали горные инженеры, мелкие дельцы и случайные коммивояжеры, имеющие дело с армейскими офицерами. Среди посетителей он с удовольствием разглядел своих друзей времен увлечения мотоциклом. Большинство из них были в форме вермахта. Они выпили коньячка. Кое-кто выразил удивление, что такой здоровый мужик, как Оскар, до сих пор не в мундире.