Люба переоделась, тонкий черный свитер - он ей к лицу всегда был, серьги позванивали.

- Сейчас чайку попьем, - сказал Лев Ильич, чтоб себя не выдать, - тяжкий у нас выдался вечерок.

- Да я понимаю, - живо откликнулся Митя - они познакомились уже с ним и с Кирой, - у нас с друзьями те же бесконечные истории. А что вы думаете, про каждого понятно, вынуждают людей. Я вот сам всегда считал это невозможным, а теперь - и выхода другого нет.

- Выход есть всегда, - сказала Люба, - сейчас мы его обнаружим, - она открыла холодильник и вытащила запотевшую бутылку. - Нашла, чем не выход в такой ситуации?

Посмеялись.

- А не поздно, - спросил Лев Ильич, - вы, наверно, спать собирались? - не хотелось ему начинать новое застолье, разговаривать с новыми чужими людьми. Да и Любы он побаивался.

- Что вы, это вам, может, устали с дороги.

- У меня просто день такой длинный - никак не кончится. Да и не заснешь...

Они уже все разместились за столом, Люба нарезала колбасу, вытащила сырую, холодную картошку.

- Больше нет ничего, да, словно бы, все сыты.

Разговор все не начинался, смущались друг друга - не знали.

- Эх, Митя, жалко вас не было, я таких комплиментов наслушалась, чуть было сейчас в Лиссабон не улетела - прямо сразу обещали выдать визу.

- Отказались?

- Для меня некоторая неожиданность, выяснилось... Впрочем, надо бы, пора догадаться, что я уж не гожусь для употребления, только после взбалтывания, да и то ненадолго.

- Перестань, Люба, - поморщился Лев Ильич.

- А что - иль неправда?

- Ты сама знаешь, что неправда, - он посмотрел ей прямо в глаза. "Вот оно, начинается".

- Не пойму, кто об этом знает - я или ты?

- Саша тот знает, - сказал Лев Ильич, ему все равно было...- А что у вас стряслось, если не секрет? - спросил он Митю. "Может, еще как-то перебью ее", - решил он.

- Какой секрет - обыкновенная история... Разрешите, - Митя разливал водку. ("Его значит бутылка", отметил зачем-то Лев Ильич.) Пришли в восемь утра четверо, работали двенадцать часов - и все перетрясли, даже письма все перечитали.

- Нашли что-нибудь? - это Костя первый раз подал голос.

- Можно сказать, ничего - так, ерунда, у всех есть, - я не маленький дома хранить. Солженицын, изданный на Западе - "Раковый корпус", Библия американская - это вот и забрали. Жалко, конечно, лучше бы продал, деньги сейчас можно хорошие взять.

- Странно как, - сказал Лев Ильич, - книг совсем нет, такой у людей голод на книги, а за них деньги берут, да еще хорошие.

- Потому и берут, что дают, - Митя засмеялся, - закон коммерции.

- Ну да, - смутился Лев Ильич, - я понимаю, только какая-то неловкость в этом - вы не согласны? - на такой жажде зарабатывать деньги.

- Старый разговор, - сказала Люба, - наслушалась я споров о том, может ли врач брать деньги - безнравственно это или нет.

- Тут другое, - спешил Лев Ильич, ему и неловко было, да и не мог оставить без ответа. - Мне рассказывали, в церкви одной, здесь в Москве, зимой, на паперти стоял мужик и громко так обращался к каждому входящему, как милостыню просил: "Хоть какую-нибудь книжку, ради Христа! Я, говорит, из Курска, все у нас сожжено, ни одного храма не осталось, ни одного слова печатного Евангельского нет - хоть что-нибудь дайте для нас!.." Как же так: милостыню просит, а у него за это деньги брать?

- Ну, знаете, - сказал Митя, - настоящие собиратели книг тратят огромные деньги, переплетают, а потом книги в цене не падают - только поднимаются, по нашим временам, это, так сказать, верное вложение капитала - сегодня пятьдесят рублей заплатишь, а через год сто получишь.

- Ах, вот как вы подходите? - Лев Ильич совсем растерялся: человеку ночевать негде, он прячется, а я его, выходит, оскорбляю, осуждаю, своей нравственностью, видишь ли, попрекаю... - Конечно, если к книжкам относиться как к капиталу... Но ведь у них есть и другое назначение - первое, они, так сказать, духовную жажду утоляют.

- А разве плохо, если человек, вместо того, чтоб купить себе новый шифоньер, притащит домой книгу - это ведь тоже о нем свидетельствует.

- Ну да, - с усилием бормотнул Лев Ильич, - о том, кто купит, но и том, кто продает, тоже.

- Так не он же сам цену устанавливает? - сказала Люба с горячностью. Разговор какой-то глупый, рынок ее диктует в зависимости от потребностей. Забыли все политэкономию, мало вам, значит, вдалбливали в свое время.

- Наверно, так, - поспешно согласился Лев Ильич. Вот, настроение скачет, как у барышни, грустно ему было. - Но не хочется, чтоб Библию продавали, наживались на ней. Тут еще одна проблема возникает... - он все пытался как-то пробиться, нащупать почву - трудно ему всегда бывало разговаривать с новыми людьми, как по тонкому льду шел, все проваливался. - Там, понимаете, в Писании, как раз и идет речь, чтоб не стяжать, не собирать сокровищ на земле, сказано - от мира откажись, ну и прочее. А человек, особенно я имею в виду, кто читал - а кто ж не читал Евангелия? - за эти самые слова берет деньги. Согласитесь, странно?

- Так ведь и Библию где-то печатают: станки, набор, бумага, рабочие - все стоит деньги, да и продают же ее там в магазинах - не в сумме дело, может тамошний цент подороже наших бумажек, если перевести на настоящий курс, никак не сдавался Митя.

- Бесплатно там раздают, - сказал Костя, - вот вам и политэкономия.

Льву Ильичу стало скучно.

- И правда, разговор у нас странный, тем более, вино давно налито. А я сегодня с утра все пью, никак не могу остановиться.

- Догадался все-таки, - Люба обожгла его глазами. - Давайте за них - вон за тех, кому завтра... Не нам, вот в чем дело-то, а им будет плохо. Наше плохо - оно так и быть должно, а потому - нормальная жизнь. А вот там что случись прямо в море головой, благо теплое у них везде море, - она выпила и пошла из кухни и Киру вытащила за собой.

- А вы чем занимаетесь? - спросил Лев Ильич, надо ж было говорить о чем-то.

- А я самиздатчик, - просто сказал Митя. - То есть, я числюсь в разных местах, чтоб участковый не ходил: то сторожем устроюсь, то в булочной грузчиком, но чтоб время было свободно - и так дела много.

- Что ж, и техника существует?

- Ну, какая техника - фотоспособом да машинка - верно, ведь, жажда большая.

- Ну и как... - не утерпел Лев Ильич, - окупается?

- Окупается, - Митя первый раз на него прямо взглянул. - Пришли с обыском, теперь не отстанут, пока не заберут, разве уехать успею.

Вот откуда появились у нее новые нотки и слова, понял вдруг Лев Ильич: что на казенный счет ехать на восток, про Абакан...

- Не просто как все, - подумал он вслух, - одна правда, вторая, третья сколько уж я сегодня насчитал? - вон и плутают люди меж ними, пока до своей не доберутся. А если ошибся, не за ту принял?

- А по мне тут никакой путаницы, - Митя почувствовал себя уверенней после первой рюмки. - Все просто: что не ложь - то и правда, чего ж мудрить? Правда ведь, что мне тут дышать не дают, что миллионы людей ни за что убили, что завтра это опять может повториться - гарантий никаких, что я об этом, тем не менее, сказать громко не могу - это ли не правда?

- И истина, по-вашему, в том же? - спросил Костя.

- Ну, я вашу терминологию, может, и не знаю, но для меня это и истина, в том смысле, что аксиома.

- Хорошо, - сказал Костя, - предположим, это аксиома. Ну, вот вы, своим способом - какой там у вас есть, будете эту правду говорить, талдычить, люди ею проникнутся, поверят вам, что-то там изменят, получите, скажем, гарантии, о которых хлопочете, и сможете уже не доморощенными средствами, а с помощью печатного станка, радио и телевидения говорить свою правду...

- А зачем ее тогда говорить? - удивился Лев Ильич. - То есть, она тогда и правдой перестанет быть, - все получим?

- Я это и имел в виду, - Костя не улыбнулся. - Какая же это истина, если всего лишь привязана к сегодняшей конкретности?