- Нет, отчего же, - сказал Кирилл Сергеич. - Мне кажется, я вас понял. Хотя это и не простой вопрос. И Фома-апостол тем же мучился, если помните, не уверовал, пока свои персты в Его раны не вложил. Конечно, когда человек живет с верой, у него совсем иное отношение к жизни, как бы другое зрение, ему постоянно открывается чудесное, ну, в каждой мелочи, мимо которой люди обычно проходят, не замечают... Хотя бы то, о чем вы только что говорили: вчерашняя встреча, сегодняшняя - случайность, стечение обстоятельств - пошел бы налево, а не направо, заглянул бы в другую столовую - может быть, и не встретились. Ну а поверь вы в то, что в жизни ничего такого бессмысленного не происходит, что все волосы у нас на голове сосчитаны и каждый наш шаг наперед известен, хотя и полная свобода у вас при этом существует - между злом и добром, я имею в виду. Он потому, верно вы сказали, и с Креста не сошел, чтоб навсегда вам эту свободу оставить.

- Это я понимаю, - сказал Лев Ильич, - то есть, умозрительно понимаю, а какое все это имеет отношение к моей жизни - никак не пойму... То есть, вам-то я верю, - заторопился он, - хоть никогда про это всерьез и не слышал, так, литературно-философские рассуждения.

- Ну и этого для начала не мало. Одному поверили, вон, Вера рядом с вами сидит, ей поверили... Разные пути есть. Одному через чудо, другому - встреча, третий от отчаяния, или, как говорят модные современные философы - от желания отчаяться.

- Объясните, отец Кирилл, - спросила Вера, - я пыталась Льву Ильичу сегодня ответить, едва ли смогла. О том, что страх Господень возникает непременно в искреннем покаянии, он и есть начало всему - мудрости, пути, вере, в конечном счете.

- Точно, - сказала Маша, - только их, мужиков нынешних, не напугаешь, да и опасно - напугается и к другой убежит. Вот и бегают, пуганные-то, тоже повидала!.. Ладно, ладно, не сердись, - глянула она на Кирилла Сергеича. - Я это так, чтоб не заскучали.

- Подожди, Маша, - вмешалась Дуся, - человек, правда, переживает, не видишь, что ли?

- Да вижу я, Господи, кабы не видела и не привела бы сюда. Вон оно чудо-то выходит - моя бабья доброта и есть, и никакой другой подкладки... Не сверкай, не сверкай на меня глазами, отче, бабе после рюмочки поболтать не грех. Грех в печаль впасть да из нее не выбраться. Вон и я ученая!

- Видите, как живу, Лев Ильич, - засмеялся Кирилл Сергеич, - в женском обществе, слово не дадут сказать, не зря монахи от них бегали - забьют.

- Да не за тем они бегали, - обрадовалась Маша, что ее тон поддержали, они от себя убегали, это только в старое время, до нашего бабьего освобождения считалось, что в нас зло, а коммунисты разъяснили - зло в мужике. Сколько они нашего брата перепортят за жизнь - страшное дело!

- А вы знаете, в чем Маша права? - сказал Кирилл Сергеич. - Что грех великий, действительно, не в том, что согрешишь, кто ж безгрешен, а в том, что за своим грехом ничего больше не увидишь, уныние и есть самый страшный грех к смерти.

- Да, - сказал Лев Ильич, - я сегодня целый день об это и бьюсь. Значит, тогда и... выхода нет? - спросил он опять, как только что Веру спрашивал.

- Есть, - серьезно ответил Кирилл Сергеич. - Только тут и разница. Апостол Павел говорит в послании Коринфянам: "Теперь я радуюсь не потому, что вы опечалились, но что вы опечалились к покаянию, ибо опечалились ради Бога, так что нисколько не понесли от нас вреда. Ибо печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть."

- Тогда нет выхода, - сказал Лев Ильич, - какая ж у меня печаль, как не мирская.

- А почему вы так полагаете? - спросил Кирилл Сергеич, остро вглядываясь в него.

- Я ж, видите, ничего не знаю, в азбуке не разбираюсь, не верю, да и не крещен.

- То беда поправимая, - сказал Кирилл Сергеич, - давайте мы вас и окрестим.

- Вот это дело, - обрадовалась Маша, - эх, погуляем! Сколько у нас четыре дня осталось до Поста, чтоб всласть погулять? Я и крестной буду.

- Да ну, что вы, - испугался Лев Ильич, - как я могу креститься, когда я в самых азах сомневаюсь.

- Не надо, - легко согласился Кирилл Сергеич, - тут не следует неволить.

- Как не следует? - горячилась Маша. - Вера, ну что же вы не поддержите? Вон, вишь, и святой апостол сомневался, пока ему чудеса не предъявили... Но непременно я буду матерь крестная - я ж его на улице подобрала!

- Подожди, - отмахнулся от нее Кирилл Сергеич. - Тут у вас логическое заблуждение. Вот вы все доверяете логике, и от незнания себя, в том числе. Ну как это вы не верите, вы не случайно про чудеса заговорили - они горят у вас в душе, я вижу, да я вас с юности запомнил: и как в церковь вошли, как бежали оттуда - так не бывает без веры. Человек другой раз сам не знает про себя, привычки нет для такого понимания... Ну хорошо, что у вас корысть, что ль, какая в вашем, как вы полагаете, мирском покаянии, вы за него что-то получить надеетесь, или любоваться им перед собой, комплексы, как ныне говорят, в вас гуляют?

- Нет, - сказал Лев Ильич, - какая тут корысть, когда я сегодня - вон, Верочка на меня насмотрелась, тьму египетскую увидел средь бела дня, сам от себя, от ужаса и... омерзения чуть не захлебнулся.

- Видите как, - кивнул головой Кирилл Сергеич. - Апостол Павел в следующем стихе и разъясняет: "Ибо то самое, что вы опечалились ради Бога, смотрите, какое произвело в вас усердие, какие извинения, какое негодование на виновного (заметьте, на виновного!), какой страх, какое желание, какую ревность, какое взыскание! По всему вы показали себя чистыми в этом деле", заканчивает Павел.

- Что ж с того? - поднял голову Лев Ильич.

- А то, - сказал Кирилл Сергеич, - что вы о себе плачете, о себе негодуете, себя почитаете виновным, отсюда и страх, и ревность, и взыскание, по слову апостола. А покаяние, как сказал преподобный Исаак Сирин, есть корабль, страх Божий - кормчий, любовь же Божественная - пристань. Страх вводит нас на корабль покаяния, перевозит по смрадному морю жизни и пристает к Божественной пристани.

- Прекрасно, - сказал Лев Ильич, - красиво. Но может быть, в этом страхе и есть корысть, о которой вы говорите, - что-то в нем не хотело сдаваться, словно жалко было расставаться со своей безнадежностью. - Какая ж чистота в этом деле, если я с перепугу заберусь на тот корабль от страха наказания - не от веры.

- Разные пути есть, мы и начали с этого. А коли взошел на корабль покаяния, доверься кормчему - он вас мимо той пристани никак не провезет...

Колокольчик звякнул, пропел мелодично: "Пришел кто-то..." - успел подумать Лев Ильич. Дверь открылась, и Лев Ильич обомлел, а больше всего от того, что первым его чувством была неприязнь, раздражение: это уж слишком, многовато, зачем так все сходится? Иль от того, что Верины слова в нем засели?.. Сам себя устыдился Лев Ильич, даже испугался - такая гадость полезла в голову, а человек ему ничего плохого не сделал, самому ж интересно с ним было. Он только взглянул на Веру - она тоже недоуменно пожала плечами.

- Вот хорошего как, - проговорил меж тем Кирилл Сергеич, - спасибо, пожаловали. А у нас гости, знакомьтесь, блины, вон как кстати.

- Да уж и не знаю, кстати ли, но Марию Кузьминичну поздравляю с именинами, - на Косте белая рубашка с галстуком, дешевый костюм отутюжен, он протянул Маше букетик в целофане - хризантемы.

- Вот он, мужчина, а я, балоболка, его не жалую! - воскликнула Маша, стул подле себя отодвинула. - Садитесь, Костя, буду за вами ухаживать.

У Кости лицо не дрогнуло, как Льва Ильича с Верой разглядел, только глаза чуть сощурил.

- Вон как, Лев Ильич, у нас с вами дорожки сходятся.

- А вы знакомы? - поразился Кирилл Сергеич. - Что ж вы, Костя, давно его мне не привели? Мы сейчас подсчитывали - двадцать пять лет знаем друг друга, а почти столько же и не виделись... И Веру Николавну знаете?.. Вот и славно.

Из-за спины Кости показался еще один гость: совсем молоденький паренек с румянцем во всю щеку, светлая прядь волос падала на широкий лоб, широко расставленные глаза смотрели смущенно, но смело, из распахнутого ворота ковбойки выглядывала тоненькая мальчишеская шея.