- Странно как, - повторил Лев Ильич, - я ведь его мальчиком вспомнил, а сейчас он на меня самое глубокое впечатление произвел - и чистый, верно вы говорите, человек, и такой добрый, то есть, внутренне добрый, и несомненно искренний.

- Профессиональные приемы. Да что там толковать, хотите поговорим как-нибудь всерьез, не здесь же, да мне и недосуг, дела, отрубил он резко. Определительность нужна, как Отцы любили говорить, определительность, а не розовая благостность.

- А я согласен со Львом Ильичем, - вступился Федя, молча шагавший чуть в стороне по мостовой. - Мне так стыдно за то, что я наговорил сначала, ничего-то не зная про церковь: сегодня, вчера, завтра - а я и не был там никогда, так зашел однажды, ничего не понял. А там вон какие люди служат.

- Какие - вон такие? - со злостью спросил Костя. Лев Ильич ему все больше поражался. - Начитанные и блинами с брусникой потчуют, квас медовый выдумывают? Так это бессловесная Дуся... А она ему ничего сегодня врезала, я и не ожидал от нее такой прыти!.. - он злорадно засмеялся.

- Она пошутила, - сказал Лев Ильич, - чтоб вашу же неловкость сгладить, чтоб разговор был за столом.

- Вот я и говорю: им бы сгладить, смазать, да блины рыжиками закусывать.

- А будто вы блинов не ели! - засмеялся Федя. - Хоть вы мне и врезали, а заметил - небось за ушами трещало!..

Костя резко остановился, повернулся к Феде, хотел что-то сказать, но сдержался, махнул рукой и пошел прочь. Они как раз вышли к бульвару, постояли, посмотрели ему вслед и пошли себе.

- Странный какой человек, - продолжал свое Лев Ильич. - Я, правда, все ему удивляюсь, второй уж день.

- Замечательный человек, - горячо сказал Федя. - Я его тоже не очень давно знаю. Он раньше был серьезным ученым - физиком, но потом все бросил. Теперь нигде не работает, не знаю, на что живет - у него денег никогда нет. Один живет. Я был у него - комната маленькая, пустая, иконы только хорошие и книги есть. Он пишет, богослов замечательный, я, правда, мало что понимаю. Но говорит - заслушаешься. Он особенный человек, я думаю. А на меня злится, что я его вроде не признаю, хотя я и признаю, говорю ж вам. Он почему-то и на этого злится... на отца Кирилла. А я его давно просил познакомить меня со священником - интересно. Я, правда, думал, они все, ну не жулики, а - сами по себе, а церковь - сама по себе. Вот и Костя утверждает, что церковь у нас вся давно продалась властям. Ну не то чтоб продалась, говорит, хотя и продалась фактически, но это, мол, второе, первое, что она права не имеет.

- Как не имеет? - удивился Лев Ильич. - На что, то есть, не имеет?

- Ну я его не совсем понял, речь о благодати. Церковь, вроде, монопольно ею владеет, а она дается по делам и по свободному Божьему волеизъявлению, а не за церковные знания... Да вот у них с отцом Кириллом была перепалка - слышали?

- У кого ж, по его, на нее право? - спросил Лев Ильич.

- Тут и вся загвоздка, - усмехнулся Федя, - мне потому с ним трудно стало, хотя и интересно, и человек он добрый, не жадный, ну, на свои познания. Много мне чего рассказывал. Я когда с ним встретился, дурак дураком был, собирался в революцию кинуться: письма, протесты, книги распространять, распечатывать. А он меня убедил, что невысокого полета та революция.

- Что ж, по-вашему, совсем нет смысла в этих протестах и книгах? - Лев Ильич вспомнил вчерашнего Митю и опять затосковал.

- Смысл то есть, видимо, да не тот, какой нужен. Может, я, правда, не с теми людьми сталкивался, а только они похожи на наших же комсомольцев, из начальства которые, ну в институте, я в педагогическом учусь, на литературном. Те же у них идеи - только наши за советскую власть, а эти - против.

- Разница есть все-таки, - сказал Лев Ильич.

- Есть, конечно. Я раньше так и думал. А теперь понимаю - разница внешняя. Сегодня эти до власти дорвались, а завтра - те хотят.

- Не знаю, правда, о чем вы говорите... - сказал Лев Ильич, а сам подумал: чего я спорю с ним, он же прав, особенно если знаком с тем вчерашним Митей? Но они против беззакония, возможности повторения того, что было двадцать лет назад, да и сегодня еще сколько угодно.

- Вот Костя мне и разъяснил, как такое, всего лишь социальное движение немедленно вырождается в бесовщину, а затем в то, что мы сегодня и имеем. Это в конечном счете, ну, а пока - героизм, жертвенность - романтика. А вот что с ними будет, когда они за свой героизм уже не в лагерь, а деньги начнут получать, в кресло усядутся, портфели разберут!

- Убедительно, - сказал Лев Ильич, - хотя и смело, далека еще все-таки эта эволюция. А других вы не встречали?

- Встречал. Я знаю одного удивительного человека - не верующий, между прочим. Если б такие люди еще были... Правда, Костя и против него чего-то имеет, все равно, говорит, хоть он и чистый, мол, человек, и самоотверженный, и все для других, а раз не верит в нашего Спасителя - гореть ему вечно и никогда не сгореть. Вот и отец Кирилл насчет этого не дал вразумительного ответа - что с ним будет? А человек потрясающий - хотите познакомлю?

- А вы не боитесь, мы в первый раз видимся, меня не знаете, а так откровенничаете и еще про других?..

- Это вы прав... не подумал. Спасибо, вы мне правильно вмазали, - сказал он просто, посмотрев на Льва Ильича. - Но коль про нас Промысел есть - чего бояться? А с ним, я его спрошу, если он захочет, я правда вас познакомлю. Да и Костя говорит...

- Да, - вспомнил Лев Ильич, - так что ж с Костей, в чем та загвоздка, как вы выразились? У кого право на благодать, если не у Церкви?

- А... да, верно, отвлекся. У него право...

- Как у него?

- Да так, - невесело подтвердил Федя. - Он человек избранный. Богом избранный. Апостол.

- Ну да? - оторопел Лев Ильич, даже остановился.

- Так получается, - уныло продолжал Федя. - У него встречи были, и сейчас бывают - ну, понимаете? И ему сказано. А никто из его приятелей не верит, он потому и огорчается. И отец Кирилл тоже. Все разговор переводит.

- Так что, он сам вам и сказал про эти... встречи?

- А кто ж? Мы много про это говорили. Я, конечно, верю ему, если человеку не верить, то и диалога с ним не получится - это Костя мне объяснил.

- Ну а дальше что?

- Вот то-то что и не знаю про дальше. Конечно, интересно, потрясающе, все на свете переворачивается, и человек он удивительный, знает столько... Но... понимаете, я иногда сомневаюсь, может, он сумасшедший? - Федя на Льва Ильича смотрел с искренним недоумением. - Хотя и грех так думать, а он меня все пытает - веришь, мол, нет? А зачем ему это так уж важно, коль он взаправду этот... встречи имеет?

- Да... - вздохнул Лев Ильич, - тяжелая история... Давайте, верно, повидаемся? Позвоните мне... Запишите лучше рабочий телефон, - почему-то передумал он давать домашний, - так меня верней найдете, передайте, если что... Как-нибудь вместе к Кириллу Сергеичу сходим. Не возражаете?

- С удовольствием. Я вас о том же хотел просить, а то мне одному неловко, а с Костей... вон, видите как...

Они пожали друг другу руки и расстались.

Лев Ильич заторопился: было поздно, он, когда уходил из дому, и забыл, что придется ведь возвращаться, а теперь опять ночью. Лучше совсем было не приходить. "А куда ж деваться?" - подумал он. Да и нехорошо получилось бы, трусливо, ничего не сказав, не выяснив... Вот, еще выяснять, только этого недоставало. Многовато было сегодня для него, хотелось посидеть в тишине, разобраться, но где его найти сейчас, тихого места для себя... Да и с Верой оборвалось на полслове...

Он опять, как вчера, неожиданно для себя обнаружил, что стоит возле дома: "Ноги сами знают, куда мне надо", - невесело усмехнулся он и начал подниматься.

Ему открыла Наденька, бросилась на шею, сразу в слезы. Нехорошо с девочкой, подумал Лев Ильич, а он все про себя, нянчится со своими переживаниями.

- Мама провожала их утром, пока мы с тобой спали! Если бы я знала...