Берендеев Кирилл

Окно в доме напротив

Она не сразу открыла мне. Шаги затихли у двери, некоторое время она изучала меня через отверстие глазка. Наконец, решившись, щелкнула замком.

- Не ожидала тебя увидеть, - Ксения стояла на пороге, неприязненно разглядывая мою фигуру.

- Извини, я не вовремя.

- Ты всегда не вовремя. Что на сей раз? - новые объяснения, извинения? По-моему, для этой цели вовсе не обязательно было валяться в снегу. Впечатления ты не произвел.

Я принялся нерешительно отряхивать пальто.

- Да, я понимаю. Пожалуйста, впусти меня.

- Зачем?

- Прошу, пожалуйста, - я уронил перчатку и нагнулся. Когда поднял голову, Ксения нехотя растворяла дверь. Кивком пригласила следовать за ней и прошла в гостиную. Села в кресло, указав мне на диван.

- Если можно, покороче. Прошла всего неделя с нашего последнего разговора. Я еще не успела от тебя отвыкнуть.

- Я понимаю, - я сел на краешек дивана, затем только откинулся на спинку и взглянул на свою супругу.

Время для разговора было выбрано мной не слишком удачно, Ксения, видимо, и в самом деле еще не отошла от предыдущей нашей размолвки. Я действительно пришел слишком рано и в абсолютном измерении и в относительном: сейчас только начало вечера, у моей супруги могли быть запланированы дела, которые она не станет откладывать ради меня.

- Я жду, - напомнила Ксения. И выразительно посмотрела на часы. Я вздрогнул, поторопившись начать.

- Я хотел бы кое-что объяснить тебе... нет, не то, чтобы объяснить, просто... - слова изменили мне, заранее заготовленный и тщательно отрепетированный монолог оборвался, не успев начаться. - Видишь ли, мне надо рассказать тебе одну историю. По-хорошему, мне следовало начать этот рассказ много раньше. Но тогда...

- Историю о чем? - нетерпеливо спросила Ксения.

- Об окне.

- Что?

- Подожди, не перебивай, пожалуйста. Лучше вспомни. Конец сентября, жаркие погожие деньки. Ты догуливала последние дни отпуска. Я вернулся с работы позже обычного, - отмечался юбилей начальника. Ты заждалась меня, ты тогда была нежной, ты соскучилась и хотела... - ее губы сложились в подобие улыбки, тотчас, впрочем, исчезнувшей. - А после близости, помнишь? - я оставил тебя в постели одну, подошел к балконной двери и долго смотрел сквозь стекло. Ты спрашивала, что я вижу, я так и не сумел ответить тебе. Ты обиделась, решив, что я просто неудовлетворен нашей близостью... подожди, не говори ничего. Ты обиделась и ушла, а, вернувшись, снова застала меня стоящим у окна, по-прежнему не одетым....

Тебе, конечно, легко припомнить трехэтажное конторское здание, выстроенное год назад напротив нашего дома. Из наших окон особенно хорошо видно, что происходит в комнатах второго этажа. Там все время кипит бурная деятельность, до позднего вчера горит свет, служащие входят и выходят, спеша разнести новости, поручения, приказы. Посетители толкутся в коридоре и робко заходят в приемные, с почтением разговаривают с секретаршей, от которой зависит главное, - могут ли они попасть сегодня на прием к начальству. Этот дом занимает какая-то полугосударственная компания, я не знаю, чем она занята, я никогда даже не подходил к зданию со стороны вывески. Но судя по числу посетителей, это серьезная, ответственная компания, ведущая работу не только с подобными себе, но и с населением. Которое и выстаивает под дверями на всех трех этажах, образуя длинные медленно движущиеся к двери хвосты. Из наших окон хорошо видно томящихся в них людей, если быть терпеливым и внимательным, то можно узнать и скорость движения каждой очереди, и дальнейшую судьбу просителя, покинувшего ее. Ведь даже в кабинете самого главного начальства на третьем этаже нет штор, отгораживающих их мир от любопытных со стороны. Так что видны все беседы просителей с начальством; к слову сказать, если бы я вооружился терпением и прибегнул к помощи хорошей оптики, то смог бы, по движению губ каждого, уловить суть разговора.

Не дело не в этих беседах. И не в высоком начальстве на последнем этаже, сидящем в стандартных, ничем не отличающихся друг от друга кабинетах, и оттого, наверное, за время пребывания в них, ставшим таким же скучным и невыразительным, как и собственные апартаменты. Может, размышляю я порой, оно само чувствует свою невыразительность, или читают ее в глазах просителей, и от этого пытается казаться им и больше, чем есть, и куда значительней.

Дело в тех, кто приходит к нему. Не во всех, конечно, хотя прежде, когда здание это только обживали, я с интересом следил едва не за каждым: кто входит и выходит из кабинетов, как спешат по этажам курьеры, разнося почту, как работают или беседуют и пьют чай в минуты перерыва секретарши и как разговаривает по телефону и распоряжается бумагами их начальство. Возможно, не приглядывайся я так к обитателям и просителям того здания, все было бы иначе, и я никогда бы не увидел, а увидев, не узнал одну из просительниц, пришедшую на прием с десятилетним сыном.

Я, должно быть, как-то особенно выделил последние слова. Ксения подняла на меня глаза.

- Я так поняла... - начала она и замолчала на полуслове.

- Да, - ответил я. Ксения все подобралась в кресле, выпрямилась, вытянулась как струна. И произнесла едва слышно, глядя сквозь меня:

- Рассказывай.

За окном что-то металлически стукнуло, должно быть, подняли верх "ракушки". От этого звука Ксения вздрогнула вся разом, и будто зазвенела неслышно.

- Десять лет назад мне было восемнадцать. Случившееся в то время знакомство можно отнести к разряду праздничных подарков, ведь всего лишь неделя прошла со дня рождения.

Я запнулся; Ксения молчала.

- Знакомство это было из разряда случайных, на ту вечеринку, мне довелось попасть лишь потому, что назначенная прежде встреча неожиданно отменилась. День оказался пуст, и я решил как-то разнообразить его.

Ксения по-прежнему молчала.

- Ту девушку, о которой я хочу рассказать, звали Анной. Она внимательно слушала, остроумно шутила, рассказывая разные истории, придуманные или случившиеся в действительности, и при этом, - жест запомнился мне более самих рассказов, - вертела в пальцах тонкий хрустальный бокал, на дне которого плескалось немного темного вина. В компании, куда я пришел, нас никто не представил друг другу. Однако она почему-то выделила меня среди прочих гостей. Или это я невольно потянулся к ней?

Не знаю. Только через какое-то время мы уже танцевали - Анна оказалась на голову ниже меня; впрочем, нам нисколько это не мешало. К ночи ближе, когда пришло время прощаться, я вызвался ее проводить, она возражать не стала. Мне казалось, что ей интересно со мной, несмотря на разницу в возрасте - Анна была лет на десять старше, и меня и всех прочих, кто был в тот вечер. Я до сих пор теряюсь в догадках, кто позвал ее, и почему она согласилась придти. Впрочем, это интересовало меня тогда менее всего. Голова моя кружилась, я чувствовал себя в центре внимания Анны и вел себя соответствующе. Она часто улыбалась мне, ее улыбка пьянила меня сильнее выпитого арманьяка.

Она жила на окраине города, на первом этаже, в первой квартире: так удобно, чтобы не сбиться с пути. Пока Анна, возясь с ключами, отпирала дверь, я несмело обнял ее - со мной это было впервые, - и она не стала возражать. Вечер был промозглый: дул сильный ветер, моросил дождь; снимая ветровку с плеч Анны, я поцеловал ее в шею. Она вырвалась и, обернувшись, привлекла меня к себе. И утопила своего послушного ученика в жаре любовной страсти....

Позже, по прошествии этих страстных минут, Анна понудила меня распрощаться с нею. В тот момент она уже не была ни ласкова, ни внимательна, - я счел это усталостью от любовной игры, - она торопилась выпроводить меня, но, невзирая на это, я все же выпросил у Анны номер домашнего телефона. Когда я вышел на улицу, новый день вступил в свои права, предрассветный холод сковал пожухшую сентябрьскую зелень: я продрог до костей, возвращаясь пешком по предрассветному городу, но не замечал этого. Как не замечал в тот день и в день прошедший вообще ничего, кроме нее. А вернувшись, я решил, что Анна будет моей женой.