Верен пришел. Упрямства в нем хватало. Поэт встретил его как-то странно, глянул искоса, предложил присесть и ушел в другую комнату. Верен опустился на стул, стоявший около стола, и на глаза ему попалась бумажка с такими строчками:

Надпись на надгробье, понял Верен. Вглядевшись внимательнее, усмехнулся — Поэт шутил очень рискованно. Тот, неслышно подойдя сзади, выхватил листок у него из-под носа, положил лицом вниз и поглядел с укором: «Это не надо читать… Это — гм… черновик». Поэт развернул бумагу, за которой ходил, пробежал написанное. Опять как-то косо глянул на Верена и, будто сильно сомневаясь, положил лист перед ним, бормотнув: «Вот, гм… Почитай». Верен стал читать, а Поэт между тем расхаживал по комнате, заложив руки за спину и стараясь не глядеть на посетителя.

Вот что прочитал Верен:

— Вот и все, что получилось, — виновато вздохнул Поэт, разведя руками, когда понял, что Верен дочитал до конца. — Всю ночь просидел… гм… почти.

А потом тоже наотрез отказался от денег.

Стихи Верена позабавили, и в целом понравились. Но он так и не понял — что же такое душа, и как разглядеть ее в кромешных потемках тела.

На пустыре за пороховым сараем, где ходить не разрешается, играли в звон. Последыш Лабаст, кидая с черты, попал прямо в горку и разорил казну, а косоглазый гаденыш Хорек, поставивший на кон свою единственную монету, вылетел из игры, так и не вступив.

Все было честно, не придерешься, но не таков был Хорек, чтобы промолчать. Он ощерил зубы, мелкие и острые, поддернул старые отцовы штаны и, глядя ненавистно на Последыша, собирающего с земли монеты, процедил:

— Везет дуракам… Ай да Лабаст, три головы — одна шапка!

С этой дурацкой подначки всегда и неизбежно начиналась драка. А как еще ответишь на обидную бессмыслицу, если и сам не знаешь, о чем речь? Ладно — шапка, тут догадаться нетрудно: есть у прадеда форменная шапка из голубого волка, одна на все Поречье. Потому что и фельдмаршал всего один. Но при чем тут три головы? Что он, змей морской, что ли? Эх…

Последыш вздохнул, потуже затянул подшитый к поясу карман, чтобы не потерять в драке выигрыш, выпрямился. Потом повернулся к Хорьку и нехотя, без особого интереса ткнул ему кулаком в сопатку. Тот отскочил, схватившись за нос, завертел головой по сторонам: «Видели? Он сам первый начал!»

За хилого Хорька вступился толстый туповатый переросток Мешок Брюхо, следом — Бородок и Вороток, два брата-оборвыша с Потрошки. Всем было досадно, что Последыш своим метким броском не дал поиграть. Когда ему удалось вырваться и задать деру, одно ухо уже горело огнем, саднили разбитые губы, ныла левая скула — быть синяку. Всегда так: навалятся кучей — и рады.

Ноги понесли Последыша в порт, где был у него излюбленный уголок, загороженный от мира высокой кладкой бревен и грудами строительного камня. Здесь не мешали чужие глаза, мирно пахло смолистым деревом, мельтешили на меляке мальки. Здесь можно было умыться и посидеть на коряжине, переживая обиду.

Здесь и нашел его Смел.

Нет, он никого не искал. Но Верен шлялся по философам и поэтам, Сметлив целыми днями пропадал с Цыганочкой, заявляясь только к ночи, а Смел скучал в одиночестве. Вот он и стал гулять по городу, и занятие это очень ему понравилось. К молодости своей Смел быстро привык, но волшебная сила клокотала в жилах и требовала выхода. Он весело цеплялся с лавочниками и торговками, задирал молодых девиц (у тех в ответ начинали блестеть глаза), а на ярмарке поспорил с сумрачным пожилым могулом, что усидит на его быке, пока крутится пущенный с веревочки волчок. Могул оказался большим мастером запускать волчок, однако Смел верхом на ревущем и брыкающемся звере цеплялся за что попало, благополучно скатился кубарем в последний момент — и выиграл десять монет. Отпраздновав победу двумя кружками ячменной браги, он пошел поглядеть порт, заплутал там немного и набрел на Последыша.

Сначала Смел услышал всхлип и остановился: река плеснула? Двинулся было дальше, но звук повторился. Тогда Смел заглянул в узкий проход между грузами, приготовленными к отправке, и увидел мальчишку лет тринадцати, сидящего на черной коряжине у самого берега. Мальчишка сопел, всхлипывал и со злостью вытирал со скул слезы сбитым до крови кулаком. В детстве Смел и сам был не дурак подраться (да и потом), но даже если бывал бит, никогда не переживал так сильно. Видно, крепко досталось, — пожалел он мальчишку.

Смел неслышно подошел сзади и положил руку на его угловатое плечо. Тот обернулся резко и угрожающе, но как увидел Смела — сник и безразлично отвернулся. Никого сейчас не надо было Последышу. И этот смуглый — пусть катится. Пусть катится, хотя ясно, что это чужой, а значит, никому не расскажет про увиденные слезы, ничего не знает про подначки, про шапку прадеда, про драки — но все равно, пусть катится.

Тот, однако, не покатился, а напротив, присел рядом на корточки и сказал беззаботно: «Хо! Подумаешь — подрался. Нечего плакать. Все дерутся». Последыш опять всхлипнул и вдруг вскипел: «Это разве драка — когда четверо на одного?» — «О-хо… Так нечестно. И за что ж тебя?» Последыш насупился: «Дразнятся…» Смел подумал, что быть молодым вовсе не так хорошо, как это кажется из старости. Он потрепал мальчишку по голове и предложил: «А ты расскажи…»

Странный он был какой-то, этот смуглый. Другого Последыш послал бы, конечно, на китулин рог, чтоб не совался, где не просят. А этот странный был. Наверно, потому что чужой. И рассказал ему Последыш, шмыгая носом и сбиваясь, как играли они в звон на пустыре за пороховым сараем, где ходить не разрешается. Смуглый покивал и спросил, какая такая шапка. Пришлось объяснить, что прадед у Последыша — фельдмаршал, и ему, прадеду то есть, положена по форме голубая волчья шапка — одна на все Поречье. «А почему три головы?» Последыш пожал плечами: если б знать! Смуглый задумался. «Сколько лет твоему прадеду?» — «Не знаю… Больше ста, наверно». Смуглый замолчал, а Последыш шмыгнул носом, потрогал на всякий случай — не кровь ли? — и стал кидать в воду камешки, пугая мальков.

Наконец Смел спросил мальчишку, не знает ли он в городе стариков — самых старых стариков — кроме прадеда. Ну, Огарок, — стал вспоминать Последыш, — тюремный сторож, пьяница (Смел кивнул), есть еще один старый сержант, есть при дворце лекарь… Но они, кажется, моложе прадеда. Смел помотал головой — все не то. Последыш безразлично пожал плечами и отвернулся. Мол, не нравится — не бери. Обида, скрутившая душу тугим, до слез, жгутом, стала уже отпускать, забываться — и разговор становился ненужным. Но тут Последыш вдруг вспомнил: Мусорщик! Кто такой… Ну, есть один дед — сто лет в обед, мусор собирает. Да кто его знает, где найти… Он вечером мусор в карьер отвозит. Идти? Идти прилично: через весь город, и там еще…

Смуглый спросил: «Тебя как зовут-то?»

Познакомились.

И тогда Смел поднялся: «Вставай, Последыш. Пойдем на карьер».

Каждый вечер по мощенным булыжником улицам Белой Стены проезжала тележка, запряженная старым серым ослом. Осел хорошо знал, каким путем ехать, и сам останавливался у домов побогаче, где могли себе позволить платить Мусорщику три серебряные монеты в месяц. Там старик кряхтя вываливал в тележку ведра, тазы, корзины, которые хозяйки загодя выставляли за двери.