— Смеётесь, как дураки, над бедой человека, — ворчал Кинзя. — А тут на меня налетела их целая стая, чуть насмерть не заклевали, да крыльями сбили с камня… Ладно ещё, что штанами за сук зацепился… А вы смеётесь!..

— Ну, будет, не злись, — уговаривая друга Хамит. — Будешь злиться — обратно на сук за штаны повесим. Откуда ты стаю тут взял? Ведь была-то одна орлица.

— Зря болтаешь, Хамит! — оборвал Салават младшего друга. — Кабы Кинзя её не удержал наверху, напали бы на нас сразу двое. Нам плохо тогда пришлось бы!

— Да, справиться было бы трудно! — признал и Хамит.

Кинзя, повеселев, улыбнулся и тут же простил друзьям их шутки.

Спускаясь с кручи утёса, ребята рассказывали друг другу подробности приключения, как будто каждый из них не был его участником. Слушая их, можно было подумать, что они возвращаются не с охоты, а с поля кровавой битвы с многоглавыми великанами-чудовищами, которых могли одолеть только могучие богатыри, избавляя народ от коварных врагов…

У подножия утёса, внизу, они изловили своих лошадей, подобрали убитую орлицу и невдалеке от неё — живого и невредимого птенца, который, ещё не умея взлететь, скачками спасался от них сквозь кусты и, когда его всё же поймали, кричал, щёлкал клювом и дрался когтями.

Спускаясь ниже, на тропе они наткнулись на забытого всеми барашка, пронзённого стрелою Кинзи.

— Вот и твоя птица! — весело воскликнул Салават. — Она сейчас всех нужнее: можно её испечь!

— Чего же не испечь! — согласился Кинзя. — На то бог послал человеку барана!

— Летучего барана! — подхватил Салават. — Никто никогда ещё до Кинзи не стрелял баранов, летающих в небе!

Друзья расположились на открытой горной поляне, с которой виднелось родное кочевье, а если получше всмотреться, то зорким привычным глазом можно было узнать и старшину Юлая, Салаватова отца, который перед утренней молитвой совершал омовение, и муллу, стоявшего у своего коша и говорившего с пастухом, и скакавшего вдоль реки писаря Бухаира, и женщин, доивших кобыл невдалеке от своих кошей, и ребятишек, игравших с собаками на берегу речки.

Кинзя таскал сучья в костёр, Хамит потрошил барашка, а Салават копал яму. Злополучного «летучего барана» уложили на дно ямы, слегка присыпали сверху землёй и на этом месте зажгли костёр.

Пленённые орлята не желали клевать брошенные им ягнячьи кишки. Ягнячьим жиром мальчики намазали свои обмытые в горном роднике раны: Хамит и Кинзя быстро уснули, усталые, разморённые зноем. Дым распугал больно кусающих оводов и докучную мошкару. Жаркое пламя костра теряло свой блеск в полуденных солнечных лучах и казалось прозрачным. Раскалённый над костром воздух струился вверх, как волны чистейшей воды, а видимые за ним леса и горы дрожали и колебались, как отражение в озере.

У Салавата болела разодранная шея. Раны мешали уснуть, и Салават подрёмывал, думая о своём приключении.

Ему представилось, как они возвращаются, как встречает их аул и каждый несёт подарок за избавление от хищников; кто — яйца, кто — лепёшки, кто — гуся, или утку, а богатые — по ягнёнку. Вот так пир, вот так богатство!..

Салават следил за орлятами. Они сидели нахохленные и злые. Костёр их удивлял и пугал, путы на ногах не давали прыгать. Один из птенцов непрестанно клевал кушак Хамита, связывающий его ноги. Иногда он подымал голову и со смешной надменностью оглядывал все вокруг. Вся злость орлиной породы виднелась в его взоре, когда он взглядывал на Салавата. Его отец и мать, убитые, лежали тут же, невдалеке от костра. Коричневое мощное крыло отца было широко откинуто. Салавату не раскинуть так широко рук.

— Батыр кыш! Смелая птица! — произнёс Салават, с восхищением глядя на крыло. — Кочле кыш! Сильная птица…

Салават подбросил сучьев в костёр, прилёг на прежнее место. И, как это часто случалось, в голове Салавата родились и полились из груди слова новой песни:

Песня понравилась Салавату, и он громче и вдохновеннее, с каждым словом смелее, её продолжал:

— Баран готов? Эй, певец! — крикнул Хамит. — Готов, что ли, баран? Нас песнями не накормишь!

— Проспали! Я съел и косточки проглотил!

— Я тоже сожрал бы с костями и с шерстью, — засмеялся Хамит.

— Ещё бы, глядите — уж полдень! — указал на солнце Кинзя.

Салават раскидал костёр. Земля под ним была чёрная, и от неё подымался душистый пар.

— Сейчас мы будем есть батырского барана, — важно сказал Салават.

— Почему батырского? — в один голос спросили Хамит и Кинзя.

— Когда настоящие батыры идут в поход, они не берут с собой котла, чтобы варить салму, пекут барана вот так — в яме. Этому научил людей Аксак-Темир. Он был большой батыр, который провёл жизнь в походах, — пояснил Салават.

Он вынул кинжал и скинул тонкий пласт золы и земли, прикрывавший барашка. Вкусный, дразнящий пар вырвался из ямы клубами.

«Летучий баран» оказался им очень кстати. Косточки его смачно похрустывали на зубах у охотников. Однако, расправившись с целым ягнёнком, мальчики до того почувствовали тяжесть в животах, что тотчас же опять все уснули.

Когда после крепкого безмятежного сна они снова проснулись, занималась уже вечерняя заря. С пением кружились жуки. Орлята спали, прижавшись друг к дружке.

— После батырского барана я выспался, как батыр! — сказал Хамит.

— Эх, если бы от него и вправду стать батыром! — мечтательно протянул Кинзя. — Настоящим батыром, про которого поют песни.

— Да я и сейчас сложил про тебя песню! — сказал Салават.

Чувствуя за словами друга какой-то подвох и насмешку, Кинзя промолчал, но Хамит настойчиво попросил:

— Спой, Салават! Какую ты песню сложил про Кинзю?

Салават не сложил ещё никакой песни, однако настоящий певец не должен отмалчиваться, если у него просят песню. В прошлом году на праздник к шайтан-кудейцам приходил из Китайского юрта певец Керим. Он сказал Салавату, что у настоящего певца песни хранятся в сердце, как стрелы в колчане, чтобы в любой миг можно было достать нужную.

Стремясь не ударить лицом в грязь перед товарищами, Салават не заставил себя упрашивать в запел:

— Спасибо, Салават. Пусть про тебя всю жизнь складывают такие песни, — с обидой сказал толстяк.

— Я пошутил, Кинзя! — воскликнул Салават. — Этой песни больше от меня никто не услышит, а когда ты станешь батыром, я сложу про тебя самые лучшие песни. Их все будут петь!..

Горная тишина умиротворяла. После сна не хотелось двигаться, и ребята, валяясь в траве, наслаждались покоем и болтовнёй. На западе подымалась тёмно-синяя гора облаков.

— Нарс! — указал на запад Салават. — Гора Нарс. До неё может доехать только самый смелый. А я доеду!

— И я доеду! — задорно выкрикнул Хамит. — А ну, кто скорей! — Он первым вскочил и принялся тормошить Кинзю.

— Ах ты, мышонок такой! До Нарса доскачешь! — навалившись всей тяжестью на Хамита, ворчал Кинзя. — Вот я тебя задавлю, ты и до дому не доберёшься!..