Неужели Бенедикт умрет? Неужели теперь все начиналось снова? Неужели после четырех лет исканий, столь же тайных и упорных, сколь и бесплодных, политическая угроза позволит ему наконец открыть дверь, до сих пор остававшуюся тайной? Разумеется, это путешествие будет оправдано возложенной на него трудной миссией. И все же ему казалось, что совпадение было слишком большим, чтобы оказаться случайным. Знак. Он так ждал Знака. Он, наделенный чрезвычайными полномочиями приором, а значит, и Великим магистром, приедет во Францию, в страну, где ему откроется Тайный След. Возможно, он там постигнет смысл Света, который заливал его всего лишь одно, но божественное мгновение в самом центре церкви Святой Констанции в Риме.

Лихорадочная тревога заставила его вздрогнуть. А если, напротив, речь шла о другой западне, о другом убийственном разочаровании? Хватит ли у него сил продолжать? Но это тем более был не его выбор.  Hoc quicumque stolam sanguine proluit, absergit maculas; et roseum decus, quo fiat similis protinus Angelis [25].

Неспешно опускалась ночь. Улицы постепенно пустели. Оживление на них стихало. Приближался час ужина. Человек перешагнул через груду мусора, валявшегося в центральной канаве, и свернул вправо, чтобы попасть на Лебяжью улицу.

Едкий неприятный запах, пропитавший воздух, гораздо красноречивее говорил о местонахождении таверны, чем ее вывеска. Это было одно из тех заведений, где по вечерам собирались работники и ремесленники различных цехов, в данном случае цеха дубильщиков и кожевников. И хотя некоторые желчные проповедники называли таверны «монастырями дьявола», вводившими в грех, действительность была более благостной. В тавернах по-семейному пили, решали большинство дел, улаживали споры, отдыхали среди приятной суматохи.

Перед дверью человек остановился. Внутри раздавались громкие восклицания и смех. Человек нарочно припозднился, чтобы, сидя в одиночестве за столом, не вызывать любопытства посетителей. Тот, с кем он должен был встретиться, уже ждал его. Человек натянул капюшон на самый лоб, запахнул полы тяжелого плаща, слишком жаркого для такого теплого вечера, и толкнул дверь. Две ступеньки. Достаточно было спуститься по двум ступенькам. Океан, вселенная. Пропасть, отделявшая невинность от возможного проклятия. Но порой невинность тяготит, а главное, не приносит должного вознаграждения. Невинность — это тайное удовлетворение, деньги и власть. Человек сделал шаг вперед, поставил ногу на первую, потом на вторую ступеньку.

Его появление не вызвало реакции у завсегдатаев таверны. Лишь женщина, сидевшая за столом, приветливо ему улыбнулась.

Человек пересек зал, спокойно шагая по земляному полу, устланному соломой, и приблизился к тонувшему в полутьме столу, стоявшему в глубине. Тот, кто ждал его, прикрутил фитиль масляного светильника.

Человек сел. Вокруг не стихали разговоры. В их благотворном шуме должны были утонуть подробности сделки, которую предстояло заключить.

Ожидавший его мужчина был тучным, жизнерадостным. Он налил ему вина, а затем тихо сказал:

— Я заказал лучшее. После смерти мужа у хозяйки таверны появилась скверная привычка разбавлять пикет. Как правило, она покупает бочку хорошего пикета у одной из своих племянниц, монахини из Эпернона. Говорят, аббатство владеет прекрасными давильными прессами.

О чем он думал? Что этот безобидный разговор смягчит суровость их планов? Тем не менее человек не показывал своего раздражения. Он сидел прямо, молча ожидая продолжения.

Наконец, мужчина — бывший цирюльник-хирург, если верить его словам, то есть резальщик [26]бород и человеческой плоти, — огорченный, что его собеседник не проявляет должного внимания, положил свою толстую руку на стол. Волосатый большой палец прижимал к ладони пузырек, завернутый в небольшую полоску бумаги. Из-под складок плаща появилась другая рука, на этот раз в грубой коричневой перчатке, и забрала пузырек, ловко положив на стол туго набитый кошелек, который цирюльник мгновенно спрятал. Немного раздосадованным тоном, в котором едва заметно сквозила угроза, он уточнил:

— Мне поручили передать указания. Операция требует осторожности. Аконит проникает через кожу. Это дольше, но так же смертельно, как и укол.

Человек встал. Он не произнес ни одного слова, не выпил ни одного глотка вина. В противном случае ему пришлось бы приподнять капюшон.

Две ступеньки. Две ступеньки, по которым надо подняться. Позади, в этом темном зале, наполненном гулом добродушных разговоров, останется прошлое. Его больше ничто не связывает с будущим.

Прошлое было навязано, оно въедалось в него со всей своей безжалостной несправедливостью. Будущее он выбрал. Теперь оставалось придать ему форму.

Щедро одариваемое и освобожденное от налогов, аббатство бернардинок — конгрегации, входившей в орден цистерцианцев, — имело право судить уголовные и гражданские дела, опекунские дела и дела об обидах и выносить смертные приговоры, о чем свидетельствовали виселицы [27], установленные в местечке под названием Жибе. Аббатство могло добывать дрова и строительную древесину в лесах, принадлежавших графу Шартрскому. Помимо столь выгодного для аббатства вклада оно получало доход с земель в Мале и Тейле, а также более чем щедрую ежегодную ренту, не говоря уже о том, что в течение многих лет в аббатство стекались многочисленные пожертвования горожан, сеньоров и даже зажиточных крестьян. Освящение храма [28]происходило в присутствии некого Гийома, командора тамплиеров Арвиля.

Элевсия де Бофор, ставшая аббатисой Клэре пять лет назад после смерти мужа, отложила письмо, написанное на итальянской бумаге [29], которое ей доставили в строжайшей тайне несколько минут назад. Если бы печати, защищавшие содержание письма, не послужили для аббатисы убедительным доводом, она без колебаний сожгла или выбросила бы его, сочтя это послание кощунственной шуткой. Аббатиса посмотрел на едва державшегося на ногах от усталости гонца, который молча ждал ее ответа. По его тоскливому взгляду она поняла, что гонец знал, о чем сообщалось в письме. Но она колебалась:

— Мой брат в Иисусе Христе, вам надо отдохнуть. Вы проделали длинный путь.

— Время не ждет, матушка. Я совершенно не хочу отдыхать.

Конечно, в случае необходимости он подождет. Аббатиса печально улыбнулась и сказала, исправляя допущенную оплошность:

— Скажем так, я покорнейше прошу вас дать мне несколько минут, чтобы собраться с мыслями.

— Я даю их вам… Но не забывайте, у нас каждая минута на счету.

Элевсия де Бофор направилась к двери, спрятанной за занавеской. Она шла впереди мужчины вдоль длинной лестницы, вырубленной в камне, которая вела к тяжелой двери, запертой на висячий замок. За этой дверью от глаз мирян и монахинь была спрятана ее личная библиотека, одна из самых богатых, но и одна из самых опасных для христианства. Графы и епископы Шартрские, ученые, не говоря уже о королях и принцах, а также о простых рыцарях, на протяжении нескольких десятилетий пополняли ее произведениями, привезенными со всех уголков света. Некоторые из этих книг были написаны на языках, непонятных аббатисе, несмотря на ее огромную эрудицию. Она была тайной хранительницей этой науки, этих книг, о которых часто забывали наследники или потомки дарителей. Порой, дотрагиваясь до обложек, она вздрагивала от внезапного испуга. Ведь аббатиса знала — она читала об этом на латыни, по-французски и даже по-английски, которым более или менее хорошо владела, — что в некоторых из этих книг скрывались тайны, не предназначенные для посторонних. В трех-четырех книгах (а, возможно, и во многих других, поскольку она не понимала ни греческого — языка, который мало употребляли, вернее, немного презирали в то время, — ни арабского, ни египетского, не говоря уже об арамейском языке) приводились рецепты таинственного эликсира вселенной. Эти тайны следовало скрывать от людей, и никакая власть, кроме власти святого отца, не могла поколебать ее уверенности. Тогда почему бы их не уничтожить, просто-напросто не обратить в пепел? Многие ночи напролет она задавала себе этот вопрос, вставала, намереваясь броситься к огромному камину библиотеки и разжечь там огонь, но потом вновь ложилась, не в силах довести до конца свой план. Почему? Потому что книги были знанием, а знание священно, даже если оно дурманит голову.