В детстве я была ненормально начитанна для своего возраста. Была я тогда в чтении абсолютно всеядна, а родители не слишком следили за ассортиментом. Книг в доме было гораздо больше, чем еды и одежды, я вот до сих пор не определилась с оценкой этого положения: компенсировало ли одно другое или нет. Умом понимаю, что, вроде — нет, а сердце безоговорочно принимает такой status quo. Вследствие этого перекоса, я была самым молодым (если не сказать — маленьким) членом школьного литературного кружка. Там были только старшеклассники (а честнее сказать — старшеклассницы) и я — малявка. Но что делать, если я прочла все те книги, что и они, а некоторые, из прочитанных мной, они еще (!) не читали?! Я ведь мало того, стихи писала, тем самым, становясь, как бы, старше этих половозрелых дев, потому что они были только читателями, а я, почти как чукча, еще и писателем, коллегой Гоголя, Лермонтова… Это я тогда так ощущала. Надо сказать, что тогдашняя моя наглость поулетучилась с течением жизни, а жаль: с нею жилось мне гораздо легче. Держалась я в обществе своих взрослых и, как мне казалось тогда, не слишком молодых и умных, коллег свободно, на равных с ними, что их смешило и раздражало одновременно.

Есть в Азербайджане поселок Набрань. Райское место. Берег Каспийского моря. Песчаный пляж, лес, замечательный воздух, яблочная столица республики и место пикников. Тогда не говорили «пикник», говорили — «поход»: «Давай, да? в поход в Набрань поедем. Шашлык сделаем, погуляем, да?».

Стало известно, что в Набрани живет бабка, которая была знакома с самим Толстым. Ее отец, вроде бы, служил привратником в Ясной Поляне. И в недрах масс родилась идея поехать к этой бабульке — послушать, чего она такое помнит про Льва Николаевича. А тут как раз один из младших классов собрался в Набрани сбор отряда проводить — такая завуалированная форма организации детям отдыха на лоне природы в середине учебной недели. Не прогулы, ни в коем случае, что вы! Идеологическое мероприятие! Все всё это слишком хорошо понимали, даже сами дети — вот что ужасно! В год пришествия Горбачева никакого крушения никакой идеологии не произошло, как это случилось с нашими старшими братьями в пятьдесят шестом: нечему было крушиться — мы были безыдейны и циничны с детства. Я имею в виду тех, кто жил на Кавказе. Тот суррогат, та советская власть, которая там существовала, сильно отличалась от российской. И дети тоже.

Шефы школы — завод синтетического каучука — уже выделили автобус для этого оздоровительно-идеологического вояжа, заказывать автобус за деньги было глупо — кто ж платить будет? А потому решили, что этот везунчик-класс и будет делегатом к бабке, а от кружка поедет кто-нибудь один ( больше свободных мест в автобусе не предвиделось). Ясное дело, выбрали меня, а кого же еще? Учиха пионерчиков была несказанно рада: она голову сломала, придумывая тему поездки, и вдруг такая удача! Такая тема! Комар носу не подточит. Она ж, бедная, должна была в плане воспитательной работы указать тему сбора, и тему идеологически выдержанную, а не какое-нибудь там « любование осенней природой»! Это для японцев хорошо — учить детей восхищению красотой, а нашим детям нужно вбить в головы…Что это я? Все и так знали, знают и будут еще какое-то время знать, что именно вбивали нам в головы — с каким успехом, вот вопрос.

Наступил этот день. Мы погрузились в автобус с " носиком ", как я называла такие автобусы в детстве — те, что имели форму башмака и долгое время еще ползали по сельскому захолустью, обслуживали не слишком богатые предприятия, рычали, фырчали и воняли бензиновой гарью, но держались, несмотря на старость. День был замечательный, солнечный и тихий, а жители Апшерона — все, от мала до велика — умели ценить тихие дни. Ветры нас обдували такие, что казалось: весь город сейчас поднимется в воздух и унесется вместе с потоками взбесившегося воздуха. Но сегодня нам повезло. Было тихо, нас ждала интересная поездка, приключение, в своем роде, еда на природе — зачем я это объясняю? С малышами ехали их учиха и две мамы, которые не слишком были довольны, что им навязали незнакомого ребенка, но я смирно сидела у окна, как всегда, отключенная от окружающего, в голове крутились какие-то отдельные строчки, а я — кошкой в засаде — подкарауливала момент, когда они объединятся, сольются в общем ритме, и можно будет записать очередное стихотворение, подражательное, хилое, глупое, но — мое. На меня перестали обращать внимание, автобус катился по шоссе Баку — Ростов, малышня пела воодушевленно " Куба — любовь моя " — все было замечательно. Взрослые тоже отдыхали — дети вели себя хорошо, приблудная я, вообще не подавала признаков жизни: сидела, уставившись в окно, и практически не шевелилась. Они расслабились, болтали о чем-то… Нас обогнала серая «Волга» с оленем на носу. В ней сидели чрезвычайно довольные и веселые дядьки -азербайджанцы. Они орали какую-то песню, а, увидев нас, начали что-то кричать в открытое окно и показывать нам какую-то газету, которая трепыхалась на ветру — рассмотреть мы ничего не могли. Они прижали газету к заднему стеклу, стали видны какие-то портреты, но понятнее дело не стало. «Волга» с песнями унеслась, а мы начали гадать, что это мы видели только что. «Умер кто-то, что ли,» — неуверенно произнесла одна мама. Было похоже, но почему народ так ликовал? Чья смерть могла их так обрадовать? Даже если предположить… Опасно было ТАК радоваться. Ребятня решила, что запустили очередных космонавтов. Тогда еще они были героями, их знали и помнили, а люди вполне могли радоваться запуску ракеты, например, на Луну. На том и порешили, только у меня осталось смутное впечатление, что люди на портретах выглядели излишне крупными или толстыми. Что-то странное было в этих портретах, но понять, что именно мне не удалось.

Вскоре мы приехали на место. Встреча с бабкой должна была происходить в местной школе. Уроки еще не кончились, и нам разрешили погулять. Мы, дети, жившие в окружении химических заводов, в отравленной атмосфере, были оглушены воздухом, наполненным запахами осеннего леса, морской соли, свежестью и остротой. Я бродила по роще огромных ореховых деревьев и пыталась в опавших листьях отыскать хоть один орех, было тихо, было хорошо.

В школе зазвонил колокольчик, и местные ребята вынеслись на волю. Мы все остолбенели. Я такой нищеты никогда больше в своей жизни не видела. Моя семья жила из рук вон плохо: мама непрерывно болела, лежала то в больнице, то в диспансере. Бабушка — за годы жизни барыней при номенклатурном муже — расплачивалась отсутствием профессии и пенсии: она была вынуждена работать, чтобы содержать свою больную дочь и нас с братом, а зарабатывала гроши. Мы жили лихо! Я знала, что такое ходить голодной, потому что в доме нет никакой еды. Но одета я была чисто, у меня была форма — единственное мое шерстяное платье, к форме я пришивала кружевной воротничок, фартук был из дешевой бумажной саржи, но стирался еженедельно, а чулки бабушка аккуратнейшим образом штопала, да я и сама неплохо умела штопать. Ребятня, с которой я приехала, была из более обеспеченных семей — у них были отцы и здоровые работающие матери. Но это были дети обыкновенных людей — рабочих с химзаводов, медсестер, лаборанток. Город был рабочим, городское начальство жило в Баку, дети их учились в бакинских школах. Мы все были из простых семей, и другие ребята были одеты, может быть, лучше меня, но тоже не роскошно. Тогда не было принято одевать детей в дорогие тряпки. Добротно, чисто, тепло — такие требования были к одежде. Но рядом с деревенскими ребятами, которые стояли, во все глаза рассматривая городских, мы выглядели барчуками.