Ну что ж, теперь уж отступать было некуда. Тияполо надо было уничтожить сегодня же, и у меня было хлопот полон рот, причем трудиться мне приходилось не только руками, но и языком. В доме у меня было прямо как на собрании в каком-нибудь рабочем клубе: Юма вбила себе в голову, что я ни в коем случае не должен идти в заросли ночью, а если пойду, значит, никогда не вернусь обратно. Я уже приводил вам один образчик ее доказательств, в котором фигурировали королева Виктория и дьявол, и, думаю, вы легко можете вообразить себе, до какого изнеможения я дошел задолго до того, как начало смеркаться.

Наконец меня осенило. Какой был смысл растолковывать ей и лезть из кожи вон? С большим толком можно пустить в ход что-нибудь из ее собственного арсенала, решил я.

— Ну ладно, вот что я тебе скажу, — заявил я. — Давай сюда твою Библию, я возьму ее с собой. Тогда у меня все будет в порядке.

Она принялась клятвенно утверждать, что от Библии не будет никакого проку.

— Это только показывает твое невежество, — сказал я. — Тащи сюда Библию.

Она принесла ее, и я взглянул на титульный лист, где, как мне казалось, могло найтись что-нибудь на английском языке. Я не ошибся.

— Гляди! — сказал я. — Гляди сюда: «Лондон, Блэкфрайерс, издано по заказу Британского и международного Библейского общества». Дальше стоит дата, которую я не могу прочесть, так как тут эти самые кресты и палочки. Ну, видишь, дурочка! Ни один дьявол на свете не посмеет приблизиться к Библейскому обществу и Блэкфрайерс — сказал я. — Как, по-твоему, справляемся мы с нашими собственными «айту» у себя на родине? Только с помощью Библейского общества!

— А я думай, у вас их нет, — сказала она. — Один белый человек, он сказать мне — у вас их нет.

— А ты и поверила, да? — сказал я. — Почему же это на ваших островах они повсюду, куда ни плюнь, а у нас в Европе будто уж ни одного?

— Хлебное дерево у вас тоже нет, — сказала она.

Я схватился за голову.

— Ну вот что, старуха, — сказал я, — отвяжись ты от меня, ради бога! Надоела ты мне. Я возьму с собой эту Библию и с ней буду как у Христа за пазухой, и больше я ничего не желаю слушать.

Ночь выдалась на редкость темная. Тучи начали сгущаться еще на закате и вскоре заволокли все небо. Нигде ни единой звездочки; луна была уже на ущербе, да и та всходила лишь перед рассветом. В домах горел свет и пылал огонь в очагах, рыбаки бродили по берегу с факелами, и поселок выглядел весело, словно в нем устроили иллюминацию. Но кругом все — и море, и лес, и горы — тонуло во мраке. Было, верно, часов около восьми, когда я вышел из дому, нагруженный, как верблюд. Перво-наперво, я тащил Библию. Она была величиной с человеческую голову, а я, как дурак, сам навязал ее себе. Затем при мне было еще ружье, нож, фонарь и коробок спичек — словом, все самое необходимое. Но мало того, я ведь навьючил на себя еще целое оборудование; тяжеленную банку с порохом, две динамитные шашки и несколько медленно тлеющих фитилей, которые я освободил от оловянных футляров и сплел вместе как сумел, потому как эти фитили — дешевый рыночный хлам, и нужно быть идиотом, чтобы положиться только на один фитиль. Так что, как видите, у меня было при себе достаточно материала, чтобы устроить отличный взрыв! Я не остановился перед затратами, мне важно было одно: чтобы эта штука хорошо сработала.

Пока я шел по открытому месту, огонек, мерцавший в окнах моего дома, служил мне путеводной звездой, и все было в порядке. Но как только я ступил на тропу в зарослях, такой непроницаемый мрак окружил меня со всех сторон, что я едва мог продвигаться вперед: я натыкался на деревья и проклинал все на свете, как человек, который ищет спички в темной спальне. Я знал, что зажигать фонарь рискованно, так как этот движущийся огонек в чаще будет виден с самого мыса, а поскольку никто никогда не осмеливается заходить в лес после того, как стемнеет, мой огонек тут же будет замечен всеми и слух о нем непременно долетит до Кейза. Но что мне оставалось делать? Либо отказаться от своей затеи и нарушить договор с Маэа, либо пойти на риск — зажечь фонарь и постараться получше совершить то, что я задумал.

По тропе я продвигался хоть и с трудом, но быстро, а как вышел на черный песок залива, тут мне и вовсе пришлось припуститься бегом. Ведь прилив уже начался, и, чтобы проскочить между высокой волной я отвесным берегом, не замочив пороха, надо было спешить. Все же волны захлестывали меня до самых колен, и я чуть не упал, поскользнувшись на камне. Пока что свежий воздух, соленый запах моря и эта спешка — все как-то подстегивало меня, но вот я очутился в зарослях и начал карабкаться по тропке и тут уже смог наконец перевести дух. После того как я ознакомился с божками и струнными инструментами мистера Кейза, лес казался мне не таким уж грозным, и все же это была довольно-таки мрачная прогулка, и я без труда мог себе представить, как дрожали от страха канаки, попав сюда. Свет фонаря, пронизывая чащу, проникал между стволами, раскидистыми ветвями и змеевидными лианами, превращая весь лес, вернее, все, что попадало в поле моего зрения, в причудливую головоломку взвихренных теней. Они стремительно бежали мне навстречу, огромные, как великаны, а затем, крутясь, взмывали вверх и исчезали; они черными прутьями вились у меня над головой и птицами уносились в ночь. Гнилушки светились на земле — ни дать, ни взять спичечные коробки, по которым чиркнули серной спичкой. Крупные холодные капли падали на меня с ветвей, подобно каплям пота. Ветра не было и в помине, прохладный береговой бриз даже не шевелил листвы, и эоловы арфы молчали.

Я почувствовал, что одержал первую победу, когда, продравшись сквозь кокосовые заросли, увидел перед собой стену и на ней идолов. Признаться, их раскрашенные лица с белыми раковинами во впадинах глаз, космы волос и свисавшее с их плеч тряпье — все выглядело куда как жутко в тусклом свете фонаря. Одного за другим я стащил их вниз и свалил в кучу на крыше погреба, чтобы уничтожить заодно вместе со всем прочим хламом. Затем я выбрал местечко за одним из больших камней у входа, заложил пороху и две динамитные шашки, а в проходе протянул фитиль. После этого я уже напоследок, поглядел на светящийся лик. Он светился, что надо.