Повторять два раза мне не надо было, и после предупреждения Комяка я обходил все сосенки и березки так, словно на них было подано напряжение в несколько тысяч вольт. И, увлеченный этим занятием, даже и не заметил, как мы достигли вершины, на которой, словно некое украшение, изобретенное матерью-природой, росла невысокая коренастая сосна.

– Пока отдыхай, – распорядился Комяк и, повесив на шею сорокакратный «Сваровски»,[12] полез на сосну. А я безмятежно отправился инспектировать кусты с малиной, которые обнаружил метрах в сорока от нашего наблюдательного пункта.

…Малина была очень сладкой. Малина была очень мелкой. Малина была очень червивой. Ее было удивительно много…

…И что самое интересное, рядом со мной – всего в каких-нибудь двадцати шагах в стороне, – с тех же кустов, что и я эту малину, обдирал самый настоящий медведь! Не плюшевый мишка. И не Михайло Потапыч из сказок про Машенек или Аленушек, а самый что ни на есть амикан-батюшка, хозяин тайги. Деловито трещал кустами, иногда с интересом поглядывал в мою сторону и меня совсем не боялся. А я не боялся его.

Вот уж кто бы когда сказал мне, что буду так! Должно быть, за время отсидки у меня полностью атрофировались все чувства. В том числе и чувство страха. И остатки разума. Впрочем, нет. Немного разума у меня осталось, потому что я, как только заметил бурую тушу в кустах, сразу насторожился и в любой момент был готов рвануть к спасительной сосне, пока не убедился, что имею соседство не с медведицей и медвежатами, а с молодым одиночкой, пестуном,[13] по-видимому, недавно изгнанным мамашей в самостоятельную жизнь. А насколько я знал из разнообразных источников, одиноких медведей-самцов, нагуливающих жир в конце лета, можно не опасаться. Они сыты, они добродушны, у них других забот полон рот – в данном случае полная пасть малины, – и они никогда не нападают первыми. В отличие от нас, двуногих-двуруких, безжалостных и агрессивных.

Если не брать в расчет мужика с ружьем и патронташем, который, заметив медведя, считает за охотничью доблесть его подстрелить, то порядком достается косолапым и от других homo sapiens. Еще в XIX веке, пока человек не успел отдалиться от природы (предварительно ее как следует проредив) настолько, насколько сейчас, деревенские бабы, отправившись за малиной и обнаружив в малиннике мишку, ничтоже сумяшеся изгоняли хозяина леса вон, дабы им не мешал и не наводил поруху на ягоду. При этом в качестве оружия применялись обычные корзинки и лукошки, коими и лупили скандальные бабы медведя по чему ни попадя, пока тот позорно не удирал.

А уже в веке XX в одной из еще советских тогда газет была помещена статья о том, как на территорию пионерского лагеря на Камчатке проник старый медведь, привлеченный соблазнительными запахами помойки. И там, в районе пионерской помойки, бедняга и нашел свою смерть. Юные ленинцы, заметив медведя, даже и не подумали в ужасе разбегаться по надежным убежищам, а наоборот, устроили на старика облаву и до того загоняли несчастного по территории, огороженной высоченным неприступным забором, что лесной гость в конце концов забился под сцену летней эстрады, где у него от небывалого ужаса и случился обширный инфаркт миокарда с летальным исходом. При этом все полчаса, пока пионеры гоняли по лагерю мишку (кстати, камчатские медведи – самые крупные в России), воспитатели и вожатые пытались урезонить своих впавших в охотничий раж юных воспитанников. Како-о-ое там! Пока медведь не издох, пионеры не угомонились…

Как обычно, совершенно бесшумно ко мне подошел Комяк, сорвал несколько ягод, бросил их в рот.

– Молодой еще, – негромко произнес самоед, и я понял, что это он имеет в виду медведя. – Годка два, не боле. А ты, Костоправ, молотком. Наблюдал сейчас за тобой и все ждал, когда засечешь, кто с тобой рядом. И скиксуешь. И сиганешь ко мне на сосну. А ты хоть бы хрен. Молотком, – повторил он. – Что, встречал ведмедя уже ране?

– В зоопарке и в цирке, – признался я.

– Н-у-у-у… В зоопарке без понту, Коста. Зато теперь, глядишь, повстречал на природе. Корешам да шмарам своим будешь рассказывать, как малину рвал с мишкой рядом. – Комяк кинул в рот еще несколько ягодок. Медведь не обращал на нас никакого внимания.

– Говори, чего увидал? – напомнил я самоеду, отвлекшемуся на мишку, нашу первоочередную задачу.

– А увидал я, брат Коста, – улыбнулся Комяк, – что вокруг все нормалек. – И многозначительно добавил: – Все полный ништяк. Кажись, что спецназ я в натуре заслал, куда надо. Ни одного козла не заметно. Хотя не очень-то их и заметишь. Умеют прятаться, суки. Я ж говорил, мастаки они во всех отношениях. И мусоров в округе навроде б как нету. Сбили мы их со следа. – Самоед широко улыбнулся, обнажив верхний ряд на удивление крепких, хотя и желтых, зубов, и хлопнул меня по плечу. – Ништяк! Правда, Коста?

– Ништяк, братуха! – громко воскликнул я, и медведь в двадцати шагах от меня испуганно вздрогнул и посмотрел в нашу сторону…

А потом вновь начался марафон через тайгу. Через густо заросшие сырые суземы.[14] Через непроходимые буреломы. Через болото, будь оно неладно…

Не-е-ет! Никогда в жизни не пойду больше в лес. Да какое там в лес! Теперь никто даже за сто тысяч баксов не сможет меня затащить в чистенький ухоженный лесопарк в окрестностях Петербурга!

Стоило нам спуститься с сопки, как сразу же угодили в сырой заболоченный березняк. Нарядный и светлый на своем верхнем ярусе, где через белые блестящие верхушки стволов и вычурную вязь желто-зеленых крон пробивались яркие солнечные лучи. Мрачный и негостеприимный внизу, где черная то ли земля, то ли грязь была богато выстлана сорванными ветром ветками вперемешку с перегнившей листвой и поросла зарослями осоки и вереска. Под толстыми рифлеными подошвами ботинок хлюпала вода, осока заплетала ноги, редкие кочки и проталины сухой земли были укрыты густым голубичником, но за весь путь я так ни разу и не нагнулся, чтобы сорвать хоть одну ягодку. Меня больше заботили трухлявые стволы мертвых деревьев, перегораживающие дорогу, ямки и кочки, на которых я панически боялся подвернуть себе ногу. Охрометь в этой тайге значило умереть – умереть по-глупому после всех тех огня, воды и медных труб, которые я уже миновал. Обидно бы это было, ох, как обидно!

Правда, в какой-то момент нам повезло, и мы наткнулись на сравнительно удобную тропку, идущую в нужном нам направлении. По ней удалось пройти несколько километров.

– Откуда она здесь? – спросил я у Комяка.

– Звериная, – объяснил мне проводник. – Маралы, должно быть…

И обменявшись парочкой фраз, мы продолжали путь молча. Комяк впереди. Я следом за ним, внимательно глядя себе под ноги и опасаясь лишний раз хрустнуть какой-нибудь шальной веточкой, оказавшейся на пути, не сколько потому, что боялся, что хруст расслышат враги, сколько потому, что было стыдно перед совершенно бесшумно передвигающимся самоедом.

Два раза нам пришлось форсировать неширокие речки. Первую удалось перейти – точнее, переползти – по поваленному через него стволу старой осины. Через вторую перебирались вброд, потратив время на то, чтобы предварительно раздеться догола и сложить одежду в рюкзак к Комяку. Вода в речушке оказалась холодной настолько, что прежде чем я, погрузившись в нее по пояс, добрался до противоположного берега, ноги ломило, точно их зажали в тисках, а я тихонечко подвывал то ли от холода, то ли от боли. В тот момент, когда я, как ошпаренный, поднимая тучи брызг и кряхтя, словно медведь, выскочил на другой берег, самоед у меня за спиной едко хмыкнул, но не проронил ни единого слова по поводу моей изнеженности горожанина.

– Без пятнадцати три, – вместо этого счел нужным проинформировать меня о времени проводник.