Я почувствовал неприятный холодок в груди, какой ощущал обычно перед боем или какой-нибудь значительной заморочкой, в которую собирался влезть.

Комяк клацнул затвором «Тигра». Теперь он уже не стремился сохранять гробовую тишину. Нас уже выдали лошади.

А я тем временем наконец добрался до приборов ночного видения, которые лежали на дне моего рюкзака, стремительно вытряхнул их из чехлов, один тут же надел на себя, второй протянул Комяку.

– Мусора лошадей не любят, – вполголоса сообщил тот. – Скорее какой-нибудь лесник или охотник. – И спокойно добавил: – Едет к смерти своей.

Вот так все просто: «К смерти своей…» А какой у нас еще был бы выход, если бы нас засекли?

Я подкрутил верньеры настройки ПНВ и скользящей походкой, безуспешно пытаясь изобразить из себя индейского воина, направился к реке. Под ногой, позоря меня, хрустнула ветка. Еще одна…

– Я прикрою, – раздался сзади голос самоеда…

– Братья! Коста! Тихон! – Голос Трофима. И, как я попытался определить, спасовец сейчас был от нашего лагеря метрах в пятидесяти. Впрочем, в ночной тайге при журчании речки я, дилетант, мог бы ошибиться в расстоянии на миллион метров и в ту, и в другую сторону. Я мог бы ошибиться даже в направлении. – Братья! Не стреляйте! Все хорошо! Слава Господу!

– Он и здесь со своим боженькой, – хмыкнул у самого моего уха Комяк. Я даже вздрогнул. Проклятый самоед, опять подкрался ко мне со спины совершенно беззвучно. Он что, так надо мной издевается? – Смотри по реке, Коста. Вон они, шагах в ста.

И тут я, наконец, сумел разглядеть всадника на лошади светлой масти, которую вел в поводу Трофим. Они не спеша приближались к нам по низкому берегу, а чуть сбоку бежала собака. Да, теперь я все хорошо разглядел, разве что кроме того, кто же был этим всадником, этим незваным ночным гостем, который устроил в нашей мирной компании такой конкретный шухер.

– Ха-ха-ха, шмара твоя, братан! – расхохотался Комяк. – Как чувствовал, блин, что объявится! И ведь отыскала, шалава. Явилась – не запылилась… Мда-а-а, нажил ты, Коста, нам геморрой. И что теперь делать прикажешь?

Я громко и длинно выругался. Действительно, геморрой! Еще какой геморрой!! Двойной… тройной… помноженный на миллион геморрой!!! И что теперь и правда буду делать?

На лошади, виновато потупившись, сидела Настасья. А рядом, радостно виляя хвостом бежал Секач.

– Вот, Коста, Господь послал тебе гостюшку, – объявил Трофим, подведя лошадь со всадницей к нам. В его всегда бесцветном голосе мне послышались отзвуки злости. Да и что удивительного? Я бы на его месте…

Но пока что я, стянув с головы ПНВ, лишь стоял и обреченно взирал на смутный силуэт, продолжавший восседать на лошади. Медленно приходил в себя и постепенно наливался злобой. Если эту дуреху завтра придется сопровождать обратно, то будет впустую потеряно два драгоценных дня. Или она доберется назад сама? Ведь сумела же доехать досюда. Да еще ночью… Или все-таки придется сопровождать?!

– Да какого же дьявола! – наконец прорвало меня. – Рехнулась, красавица?

– Свят, свят, свят, – не мешкая ни секунды, тут же после моих слов забубнил Трофим. – Не поминай нечистого… Вот ведь грех. Вот ведь грех-то, грех-то вселенский!

В темноте я сумел разглядеть, как он истово крестится.

– Слезай. – Я подошел к лошади и протянул руки, чтобы помочь Настасье спуститься на землю. Спасовка, кажется, только того и ждала. Обрушилась мне в объятия, чуть не опрокинув меня на землю. Я еле устоял на ногах, а Настя уже висела на мне, обвив тоненькими ручонками мою шею, тыкалась в меня зареванным личиком и, словно безумная, бормотала:

– Костушка… родненький… любушка мой единственный… вот и свидились снова… любушка мой желанный… грешница я, не замолить мне грехов, да не могу без тебя… сердушко так и болело, так и тянуло к тебе еще хоть на денек… и молитвы не помогли, согрешила… увело к тебе мое сердушко… Костушка… любушка…

Я погладил девушку по туго укутанной тонкой косынкой головке, крепче прижал к себе. И подумал, что ее стенания разжалобили бы, пожалуй, и самого сатану. А еще подумал, как хорошо, что стою сейчас спиной к Трофиму – наверное, даже в темноте я сумел бы разглядеть выражение его физиономии. И хорошо, что он, должно быть, совершенно опешивший, не бормочет свое вечное «свят, свят, свят; грех, грех, грех». За это я был ему благодарен.

– Трофим, займись, пожалуйста, лошадью, – послышался у меня за спиной голос самоеда. – В мыле вся… А вы, идиоты, давайте отлипайте друг от друга. Раскладывайте костер. Спать нынче всяко не доведется. С рассветом в дорогу.

Я наконец сумел оторвать от себя Настасью, и в меня вместо нее тут же цепко впилась своими когтями злость на сопливую дуру.

«Любушка»… «Родненький»… А на то, что по ее милости этот родненький любушка с завтрашнего дня, скорее всего, останется без лошадей и дальше попрется пешком ей глубоко начихать! А ведь можно быть уверенным на все сто, что с рассветом Трофим отправится с ней и всем нашим маленьким табуном обратно в спасовский сикт, а мы с Комяком, опять напялим на себя рюкзаки и поплетемся пехом по болотам и буреломам. Вот ч-ч-черт!!!

– Вот ч-ч-черт!!!

– Миленький, не поминай нечистого.

– Да пошла ты!

– Любушка мой, да ты только скажи, куда надо идти, так ради тебя хоть…

– Дура!!! Иди занимайся костром. И набери в речке воды. Котелок там, возле палатки.

Я решительно развернулся и отправился упаковывать обратно ПНВ. Тихо кипя от злости и шепотом матерясь сквозь зубы. И больше всего в этот момент я был зол даже не на Настасью, а на себя-дурака. На себя-кобеля! Ведь предупреждал же Комяк, что любовной интрижкой с сумасшедшей спасовкой могу легко разрушить добрые отношения с ее общиной. И лишиться лошадей. А то и нажить еще больших головняков. Я же…

Да не послушал я его! Не послушал! Наплевал на мудрый совет!..

Во всем виноват только я! И если бы при этом подставил только себя! Так нет же! Почему из-за моей дурости должен страдать такой правильный мужик Тихон?! При чем он-то здесь?..

Комяка я обнаружил возле палатки. Вытащив наружу, он аккуратно сворачивал свой спальный мешок.

– Упаковывай вещи, Коста, – произнес он, услышав, как я подошел к нему сзади.

– Что будем делать?

– С рассветом поедем.

– Назад к спасовцам? – В этом я был просто уверен, но самоед неожиданно вселил в меня каплю надежды.

– А пес его знает. Щас сварим чай, сядем у костерка и все перетрем. Может, отправим девку обратно – нашла дорогу сюда, найдет и обратно. А может, потащим ее с собой. Тайги она не боится, в седле держится получше тебя. Помехой не будет.

– И третье, – продолжил я за него. – Трофим забирает завтра всех лошадей, говорит нам: «Гладкой дорожки», и конвоирует Настасью обратно домой.

– И такое может случиться. – Комяк вставил спальник в чехол и закрепил его у себя на рюкзаке. – Тока уж больно он повелся на «Тигра». А если возвернется обратно, то шиш ему, а не винтарь. Он в это четко въезжает… Короче, хорош языком молотить. Собирай барахло. А будет утро, будет базар. Сядем вокруг костерка и перетрем непонятку с девкой твоей…

Но все оказалось гораздо проще, чем предполагал Комяк. Пока мы с ним в темноте, при тусклых сполохах костра, возились с палаткой и рюкзаками, Трофим и Настасья о чем-то пошептались, сотворили пару коротких молитв, еще пошептались, а в результате с рассветом спасовец обрадовал нас неожиданным сообщением.

– Сестрицу Настасью придется нам брать с собой. Одну назад отпускать ее боязно. А так, сподобит Бог, путь, куда направляемся, у нас будет нетрудный. А обратно сестрица подмогнет мне лошадей довести… Конечно, коли есть на то позволение ваше.

Последнюю фразу Трофим произнес скорее с вопросительным выражением и бросил при этом взгляд на Комяка. Меня он просто проигнорировал, словно давая понять, что мое мнение знает и так.

– Пускай девка едет, коль хочет. – Самоед с трудом удержал усмешку. – Нам она не помеха. Вот тока лошадь у ей отдохнуть не успела.