– Найду, – ответил я и полез в платяной шкаф выбирать спортивный костюм и домашние тапочки для официального ужина.

Мне опять задавали вопросы. Очень много вопросов. И самые разнообразные. Начиная с анкетных данных и того, как выглядит мой дом в Лисьем Носу, и заканчивая тем, как я добирался сюда.

И я был вынужден отвечать на них со всеми подробностями. С такими мельчайшими подробностями, что порой не мог сразу их вспомнить и надолго задумывался.

При этом все это протекало в режиме перекрестного допроса!

Но я понимал, что меня проверяют. И что теперь все гораздо серьезнее, нежели в камере «Крестов». И старался, как мог.

– А какая девичья фамилия была у моей матери?

– А как зовут мать моего брата?

– А как имя-отчество моей бывшей жены?

– Перечисли-ка, брат, человек десять из своей хаты в «Крестах».

– А какие шконки они занимали?

– Расскажи про этап. Какой наряд был в вашем Столыпине? Вологодский? А не припомнишь, кто там за старшего?

Про зону на Ижме вопросов оказалось значительно меньше, разве что вспомнили общих знакомых, но когда перешли к истории моего второго соскока, то здесь уж «комиссия» постаралась. Я угробил не менее трех часов на рассказ о всех своих злоключениях за время перехода через тайгу.

Но вот наконец добрались до Кослана, и интерес ко мне сразу иссяк. Всем семерым сразу же загорелось отделаться от меня, уже достаточно рассказавшего, и спокойно перетереть между собой важнейший вопрос: «А тот ли я человек, под какого канаю?»

– Коста, братан, замучили мы тебя, – наигранно вздохнул Абхаз. – Так сам пойми…

– Я все понимаю, – перебил я. – Теперь вы удаляетесь на совещание? А я должен где-нибудь поскучать?

– Зачем же скучать? Иди пощеми.

У меня действительно уже слипались глаза. Уже которые сутки мне приходилось отдыхать, как черт положит на душу. Вот только поди попробуй спокойно заснуть в тот момент, когда решается вопрос жизни и смерти.

И все же выбора у меня не было. Я церемонно пожелал всем спокойной ночи и поплелся к себе, ожидая того, что самым худшим для меня исходом может оказаться то, что возьмут местные быки и придушат подушкой, если толковищу вдруг чем-то не понравятся мои ответы. Если Абхаз решит, что я его в чем-то напарил. А воры рисковать не привыкли…

Но все оказалось ништяк. Никто не стал поганить о меня подушки, и первым, что я почувствовал, пробудившись от крепкого, без сновидений, сна, так это яркий солнечный луч, пробивавшийся в спальню сквозь неплотно задвинутые шторы. Я лежал, еще не в состоянии окончательно выйти из сна, и внимательно наблюдал за тем, как этот луч медленно перемещается по стене, оклеенной зелеными обоями, к двери.

«Вот только он доберется до косяка, как буду вставать, – решил я. – Надо еще разок принять душ, сделать хотя бы символическую зарядку. А потом выбираться из комнаты и попытаться найти в этом огромном доме хоть одну живую душу».

Солнечный луч не успел достичь двери. Ему не хватило совсем чуть-чуть, какого-то сантиметра. В дверь постучались, она приоткрылась, и женский голос спросил:

– К вам можно? Уже проснулись?

«Довольно приятный голос», – с удовольствием отметил я. А еще отметил, что у меня прекрасное настроение. Наверное, сегодня ночью воровской консилиум поставил мне хороший диагноз.

– Можно. Проснулся, – бодро ответил я и уселся в кровати. А в комнату уже вплывала девушка, везя перед собой сервировочный столик. Страшненькая молоденькая девушка с прыщавым личиком, но какая у нее была фигурка! И главное, какой у нее был столик! Да в «Георге V»[50] сервис и кухня, должно быть, не лучше.

– Меня зовут Марья, но можно Маруся. Доброе утро, – девушка сделала реверанс и немедленно приступила к своим обязанностям. – Михаил Михайлович, это легкий завтрак. Тосты с сыром, глазунья с беконом, фруктовый салат, кофе, сливки и апельсиновый сок.

Демонстрируя мне каждое блюдо, она поднимала с тарелочки никелированную блестящую крышку. А меня в это время разбирал смех: в таежной глубинке Республики Коми сейчас передо мной разыгрывалась дешевая сценка из «их буржуазных нравов». При этом разыгрывалась весьма неуклюже.

– Вам подать завтрак в постель или накрыть на столе? – тем временем продолжала мурлыкать красотка.

– Завтрак на стол, тебя, Маруся, в постель, – естественно, ляпнул я и тут же ужаснулся: «А вдруг и правда залезет? Да достаточно с меня, черт побери!»

Но красавица выручила меня.

– Нет, не сейчас, – серьезно заявила она. – Попозже. А сейчас вас уже ждут внизу. Просили спуститься через сорок минут. Будет обед.

И Маруся, бросив на меня испуганный взгляд, подцепила свою уже пустую тележку и поспешила от греха подальше из спальни. За ней громко захлопнулась дверь, а я тут же отметил, что солнечный луч уже миновал косяк и теперь ползет по филенке.

Потом я поднялся, напялил халат и, устроившись за столом, начал исследовать, насколько вкусно здесь варят кофе.

Всех присутствовавших в гостиной Абхаз представил еще вчера перед тем, как мне начали задавать вопросы. Но лишь по именам и погонялам, дабы я знал, как к кому обращаться. Теперь же он удостоил меня своего доверия настолько, что решил вдаться в подробности и объяснить, кто откуда прибыл на толковище и какая роль кому здесь отведена.

Леха Цепной и Саша Малина прикатили в Коми из Питера с подробнейшей информацией на меня, полученной как из «Крестов», так и, насколько я понял, от ссучившихся мусоров.

Леха был молодым улыбчивым пареньком чуть старше двадцати лет и имел облик типичнейшего студента, которым, впрочем, и являлся – учился на одном из многочисленных платных юрфаков, которые за последние годы расплодились в Санкт-Петербурге, как горькушки в августовском бору.

Саша Малина был прямой противоположностью своему земляку. Стопроцентный урка, какими их любят показывать российские кинематографисты, он первый раз предстал передо мной в рубашке с короткими рукавами. Обе руки от предплечий до кончиков пальцев оказались испещрены наколками, и то, что я сумел прочесть на них, сказало мне об очень многом. В воровском мире Малина занимал положение фраера, очень близкого к вору. Конечно, он не дотягивал по авторитету до смотрящего за крупным городом или доходным промышленным центром, но властью обладал немалой. С ним считались очень и очень многие, по понятиям он имел право смотреть за правилами и толковищами, и я, как ни пытался, никак не мог понять, какого дьявола его направили в эту дыру поглядеть на меня. С одной стороны мне это льстило, с другой – вызывало определенные опасения. И какое из этих чувств перевешивало – неясно…

Итак, двое эмиссаров из Питера доставили на меня информацию и передали ее третьему человеку.

– Касьян – мой дознаватель, – с гордостью представил мне его Абхаз. – Чутье такое, что сам поражаюсь. Например, он уверяет, что не надо никакого детектора лжи, чтобы прочухать, парят тебе или нет. Достаточно посмотреть человеку в лицо, и все на нем будет написано. Какой бы он ни был ушлый, этот допрашиваемый, так один черт все прочитаешь. По зыркалам ли, по щекам… Или по рукам… Или еще по чему… Короче, есть не меньше пятнадцати способов въехать в тему, что тебе парят.

Насчет пятнадцати способов я вообще-то не верил, но в том, что есть люди, без труда определяющие лгуна, как бы не был он подготовлен, я был уверен. Сам в свое время встречался с подобными.

Кстати, вопросы Касьян задавал мне просто искусно. Четко, конкретно и всегда бил ими в самые незащищенные места. Казалось бы, нечего мне скрывать, но во время допроса я находился в постоянном напряжении, откровенно боялся, что вдруг случайно совру, меня поймают на слове… И все! Ко мне, как минимум, больше не будет доверия. К счастью, все обошлось.

– Нервишки, скажу я тебе, братан… – поставил мне диагноз на следующий день Касьян. – Мне бы такие. Ништяк у тебя нервишки…