Там, где мильоны звезд-лампадок

Горят пред ликом старины,

Где звон вечерний сердцу сладок,

Где башни в небо влюблены;

Там, где в тени воздушных складок

Прозрачно-белы бродят сны —

Я понял смысл былых загадок,

Я стал поверенным луны.

В бреду, с прерывистым дыханьем,

Я все хотел узнать, до дна:

Каким таинственным страданьям

Царица в небе предана

И почему к столетним зданьям

Так нежно льнет, всегда одна...

Что на земле зовут преданьем, —

Мне все поведала луна.

В расшитых шелком покрывалах,

У окон сумрачных дворцов,

Я увидал цариц усталых,

В глазах чьих замер тихий зов.

Я увидал, как в старых сказках,

Мечи, венец и древний герб,

И в чьих-то детских, детских глазках

Тот свет, что льет волшебный серп.

О, сколько глаз из этих окон

Глядели вслед ему с тоской,

И скольких за собой увлек он

Туда, где радость и покой!

Я увидал монахинь бледных,

Земли отверженных детей,

И в их молитвах заповедных

Я уловил пожар страстей.

Я угадал в блужданьи взглядов:

– “Я жить хочу! На что мне Бог?”

И в складках траурных нарядов

К луне идущий, долгий вздох.

Скажи, луна, за что страдали

Они в плену своих светлиц?

Чему в угоду погибали

Рабыни с душами цариц,

Что из глухих опочивален

Рвались в зеленые поля?

– И был луны ответ печален

В стенах угрюмого Кремля.

Осень 1908. Москва

Екатерине Павловне Пешковой

Мама светло разукрасила гробик.

Дремлет малютка в воскресном наряде.

Больше не рвутся на лобик

Русые пряди;

Детской головки, видавшей так мало,

Круглая больше не давит гребенка...

Только о радостном знало

Сердце ребенка.

Век пятилетний так весело прожит:

Много проворные ручки шалили!

Грези, никто не тревожит,

Грези меж лилий...

Ищут цветы к ней поближе местечко,

(Тесно ей кажется в новой кровати).

Знают цветы: золотое сердечко

Было у Кати!

Л. А. Т.

О, будь печальна, будь прекрасна,

Храни в душе осенний сад!

Пусть будет светел твой закат,

Ты над зарей была не властна.

Такой как ты нельзя обидеть:

Суровый звук – порвется нить!

Не нам судить, не нам винить...

Нельзя за тайну ненавидеть.

В стране несбывшихся гаданий

Живешь одна, от всех вдали.

За счастье жалкое земли

Ты не отдашь своих страданий.

Ведь нашей жизни вся отрада

К бокалу прошлого прильнуть.

Не знаем мы, где верный путь,

И не судить, а плакать надо.

Л. А. Т.

– “Забилась в угол, глядишь упрямо...

Скажи, согласна? Мы ждем давно”.

– “Ах, я не знаю. Оставьте, мама!

Оставьте, мама. Мне все равно!”

– “Не тяжки ль вздохи усталой груди?

В могиле тесной всегда ль темно?”

– “Ах, я не знаю. Оставьте, люди!

Оставьте, люди! Мне все равно!”

– “Добро любила ль, всем сердцем, страстно?

Зло – возмущало ль тебя оно?”

– “О Боже правый, со всем согласна!

Я так устала. Мне все равно!”

Все твой путь блестящей залой зла,

Маргарита, осуждают смело.

В чем вина твоя? Грешило тело!

Душу ты – невинной сберегла.

Одному, другому, всем равно,

Всем кивала ты с усмешкой зыбкой.

Этой горестной полуулыбкой

Ты оплакала себя давно.

Кто поймет? Рука поможет чья?

Всех одно пленяет без изъятья!

Вечно ждут раскрытые объятья,

Вечно ждут: “Я жажду! Будь моя!”

День и ночь признаний лживых яд...

День и ночь, и завтра вновь, и снова!

Говорил красноречивей слова

Темный взгляд твой, мученицы взгляд.

Все тесней проклятое кольцо,

Мстит судьба богине полусветской...

Нежный мальчик вдруг с улыбкой детской

Заглянул тебе, грустя, в лицо...

О любовь! Спасает мир – она!

В ней одной спасенье и защита.

Все в любви. Спи с миром, Маргарита...

Все в любви... Любила – спасена!

Милые, ранние веточки,

Гордость и счастье земли,

Деточки, грустные деточки,

О, почему вы ушли?

Думы смущает заветные

Ваш неуслышанный стон.

Сколько-то листья газетные

Кроют безвестных имен!..

Губы, теперь онемелые,

Тихо шепнули: “Не то...”

Смерти довериться, смелые,

Что вас заставило, что?

Ужас ли дум неожиданных,

Душу зажегший вопрос,

Подвигов жажда ль невиданных,

Или предчувствие гроз, —

Спите в покое чарующем!

Смерть хороша – на заре!

Вспомним о вас на пирующем,

Бурно-могучем костре.

– Правы ли на смерть идущие?

Вечно ли будет темно?

Это узнают грядущие,

Нам это знать – не дано.

Ты не мог смирить тоску свою,

Победив наш смех, что ранит, жаля.

Догорев, как свечи у рояля,

Всех светлей проснулся ты в раю.

И сказал Христос, отец любви:

“По тебе внизу тоскует мама,

В ней душа грустней пустого храма,

Грустен мир. К себе ее зови”.

С той поры, когда желтеет лес,

Вверх она, сквозь листьев позолоту,

Все глядит, как будто ищет что-то

В синеве темнеющих небес.

И когда осенние цветы

Льнут к земле, как детский взгляд без смеха.

С ярких губ срывается, как эхо,

Тихий стон: “Мой мальчик, это я!”

О, зови, зови сильней ее!

О земле, где все – одна тревога

И о том, как дивно быть у Бога,

Все скажи, – ведь дети знают все!

Понял ты, что жизнь иль смех, иль бред,

Ты ушел, сомнений не тревожа...

Ты ушел... Ты мудрый был, Сережа!

В мире грусть. У Бога грусти нет!