С тобой в ночи шептались тени,

К тебе ласкались кольца дыма,

Ты знала тайны всех растений

И песни всех колоколов, —

А люди мимо шли без слов

Куда-то вдаль спешили мимо.

Ты трепетала каждой жилкой

Среди безмолвия ночного,

Над жизнью пламенной и пылкой

Держа задумчивый фонарь...

Ты не жила, – так было встарь.

Что было встарь, – не будет снова.

Странный звук издавала в тот вечер старинная скрипка:

Человеческим горем – и женским! – звучал ее плач.

Улыбался скрипач.

Без конца к утомленным губам возвращалась улы6ка.

Странный взгляд посылала к эстраде из сумрачной ложи

Незнакомая дама в уборе лиловых камней.

Взгляд картин и теней!

Неразгаданный взгляд, на рыдание скрипки похожий.

К инструменту летел он стремительно-властно и прямо.

Стон аккорда, – и вдруг оборвался томительный плач...

Улыбался скрипач,

Но глядела в партер – безучастно и весело – дама.

“Не уходи”, они шепнули с лаской,

“Будь с нами весь!

Ты видишь сам, какой нежданной сказкой

Ты встречен здесь”.

“О, подожди”, они просили нежно,

С мольбою рук.

“Смотри, темно на улицах и снежно...

Останься, друг!

О, не буди! На улицах морозно...

Нам нужен сон!”

Но этот крик последний слишком поздно

Расслышал он.

И уж опять они в полуистоме

О каждом сне волнуются тайком;

И уж опять в полууснувшем доме

Ведут беседу с давним дневником.

Опять под музыку на маленьком диване

Звенит-звучит таинственный рассказ

О рудниках, о мертвом караване,

О подземелье, где зарыт алмаз.

Улыбка сумерок, как прежде, в окна льется;

Как прежде, им о лампе думать лень;

И уж опять из темного колодца

Встает Ундины плачущая тень.

Да, мы по-прежнему мечтою сердце лечим,

В недетский бред вплетая детства нить,

Но близок день, – и станет грезить нечем,

Как и теперь уже нам нечем жить!

Мы слишком молоды, чтобы простить

Тому, кто в нас развеял чары.

Но, чтоб о нем, ушедшем, не грустить,

Мы слишком стары!

Был замок розовый, как зимняя заря,

Как мир – большой, как ветер – древний.

Мы были дочери почти царя,

Почти царевны.

Отец – волшебник был, седой и злой;

Мы, рассердясь, его сковали;

По вечерам, склоняясь над золой,

Мы колдовали;

Оленя быстрого из рога пили кровь,

Сердца разглядывали в лупы...

А тот, кто верить мог, что есть любовь,

Казался глупый.

Однажды вечером пришел из тьмы

Печальный принц в одежде серой.

Он говорил без веры, ах, а мы

Внимали с верой.

Рассвет декабрьский глядел в окно,

Алели робким светом дали...

Ему спалось и было все равно,

Что мы страдали!

Мы слишком молоды, чтобы забыть

Того, кто в нас развеял чары.

Но, чтоб опять так нежно полюбить —

Мы слишком стары!

Встретим пришельца лампадкой,

Тихим и верным огнем.

Только ни вздоха украдкой,

Ни вздоха о нем!

Яркого света не надо,

Лампу совсем привернем.

Только о лучшем ни взгляда,

Ни взгляда о нем!

Пусть в треволненье беспечном

Год нам покажется днем!

Только ни мысли о вечном,

Ни мысли о нем!

Станем “сестричками” снова,

Крепче друг к другу прильнем.

Только о прошлом ни слова,

Ни слова о нем!

В эту ночь он спать не лег,

Все писал при свечке.

Это видел в печке

Красный уголек.

Мальчик плакал и вздыхал

О другом сердечке.

Это в темной печке

Уголек слыхал.

Все чужие... Бог далек...

Не было б осечки!

Гаснет, гаснет в печке

Красный уголек.

Я люблю такие игры,

Где надменны все и злы.

Чтоб врагами были тигры

И орлы!

Чтобы пел надменный голос:

“Гибель здесь, а там тюрьма!”

Чтобы ночь со мной боролась,

Ночь сама!

Я несусь, – за мною пасти,

Я смеюсь, – в руках аркан...

Чтобы рвал меня на части

Ураган!

Чтобы все враги – герои!

Чтоб войной кончался пир!

Чтобы в мире было двое:

Я и мир!

Я сегодня всю ночь не усну

От волшебного майского гула!

Я тихонько чулки натянула

И скользнула к окну.

Я – мятежница с вихрем в крови,

Признаю только холод и страсть я.

Я читала Бурже: нету счастья

Вне любви!

“Он” отвержен с двенадцати лет,

Только Листа играет и Грига,

Он умен и начитан, как книга,

И поэт!

За один его пламенный взгляд

На колени готова упасть я!

Но родители нашего счастья

Не хотят...

У нас за робостью лица

Скрывается иное.

Мы непокорные сердца.

Мы молоды. Нас трое.

Мы за уроком так тихи,

Так пламенны в манеже.

У нас похожие стихи

И сны одни и те же.

Служить свободе – наш девиз,

И кончить, как герои.

Мы тенью Шиллера клялись.

Мы молоды. Нас трое.

Ему в окно стучатся розы,

Струится вкрадчивый аккорд...

Он не изменит гордой позы,

Поклонник Байрона, – он горд.

В саду из бархата и блесток

Шалит с пастушкою амур.

Не улыбается подросток,

Поклонник Байрона, – он хмур.

Чу! За окном плесканье весел,

На подоконнике букет...

Он задрожал, он книгу бросил.

Прости поклоннику, поэт!