К утешениям друга-рояля

Ты ушла от излюбленных книг.

Чей-то шепот в напевах возник,

Беспокоя тебя и печаля.

Те же синие летние дни,

Те же в небе и звезды и тучки...

Ты сомкнула усталые ручки,

И лицо твое, Нина, в тени.

Словно просьбы застенчивой ради,

Повторился последний аккорд.

Чей-то образ из сердца не стерт!..

Все как прежде: портреты, тетради,

Грустных ландышей в вазе цветы,

Там мирок на диване кошачий...

В тихих комнатках маленькой дачи

Все как прежде. Как прежде и ты.

Детский взор твой, что грустно тревожит,

Я из сердца, о нет, не сотру.

Я любила тебя как сестру

И нежнее, и глубже, быть может!

Как сестру, а теперь вдалеке,

Как царевну из грез Андерсена...

Здесь, в Париже, где катится Сена,

Я с тобою, как там, на Оке.

Пусть меж нами молчанья равнина

И запутанность сложных узлов.

Есть напевы, напевы без слов,

О, любимая, дальняя Нина!

Дома до звезд, а небо ниже,

Земля в чаду ему близка.

В большом и радостном Париже

Все та же тайная тоска.

Шумны вечерние бульвары,

Последний луч зари угас,

Везде, везде все пары, пары,

Дрожанье губ и дерзость глаз.

Я здесь одна. К стволу каштана

Прильнуть так сладко голове!

И в сердце плачет стих Ростана

Как там, в покинутой Москве.

Париж в ночи мне чужд и жалок,

Дороже сердцу прежний бред!

Иду домой, там грусть фиалок

И чей-то ласковый портрет.

Там чей-то взор печально-братский.

Там нежный профиль на стене.

Rostand и мученик Рейхштадтский

И Сара – все придут во сне!

В большом и радостном Париже

Мне снятся травы, облака,

И дальше смех, и тени ближе,

И боль как прежде глубока.

Париж, июнь 1909

Нежен первый вздох весны,

Ночь тепла, тиха и лунна.

Снова слезы, снова сны

В замке сумрачном Шенбрунна.

Чей-то белый силуэт

Над столом поникнул ниже.

Снова вздохи, снова бред:

“Марсельеза! Трон!.. В Париже...”

Буквы ринулись с страниц,

Строчка-полк. Запели трубы...

Капли падают с ресниц,

“Вновь с тобой я!” шепчут губы.

Лампы тусклый полусвет

Меркнет, ночь зато светлее.

Чей там грозный силуэт

Вырос в глубине аллеи?

...Принц австрийский? Это роль!

Герцог? Сон! В Шенбрунне зимы?

Нет, он маленький король!

– “Император, сын любимый!

Мчимся! Цепи далеки,

Мы свободны. Нету плена.

Видишь, милый, огоньки?

Слышишь всплески? Это Сена!”

Как широк отцовский плащ!

Конь летит, огнем объятый.

“Что рокочет там, меж чащ?

Море, что ли?” – “Сын, – солдаты!”

– “О, отец! Как ты горишь!

Погляди, а там направо, —

Это рай?” – “Мой сын – Париж!”

– “А над ним склонилась?” – “Слава”.

В ярком блеске Тюилери,

Развеваются знамена.

– “Ты страдал! Теперь цари!

Здравствуй, сын Наполеона!”

Барабаны, звуки струн,

Все в цветах... Ликуют дети...

Все спокойно. Спит Шенбрунн.

Кто-то плачет в лунном свете.

Его любя сильней, чем брата,

– Любя в нем род, и трон, и кровь, —

О, дочь Элизы, Камерата,

Ты знала, как горит любовь.

Ты вдруг, не венчана обрядом,

Без пенья хора, мирт и лент,

Рука с рукой вошла с ним рядом

В прекраснейшую из легенд.

Благословив его на муку,

Склонившись, как идут к гробам,

Ты, как святыню, принца руку,

Бледнея, поднесла к губам.

И опустились принца веки,

И понял он без слов, в тиши,

Что этим жестом вдруг навеки

Соединились две души.

Что вам Ромео и Джульетта,

Песнь соловья меж темных чащ!

Друг другу вняли – без обета

Мундир как снег и черный плащ.

И вот, великой силой жеста,

Вы стали до скончанья лет

Жених и бледная невеста,

Хоть не был изречен обет.

Стоите: в траурном наряде,

В волнах прически темной – ты,

Он – в ореоле светлых прядей,

И оба дети, и цветы.

Вас не постигнула расплата,

Затем, что в вас – дремала кровь...

О, дочь Элизы, Камерата,

Ты знала, как горит любовь!

Твой конь, как прежде, вихрем скачет

По парку позднею порой...

Но в сердце тень, и сердце плачет,

Мой принц, мой мальчик, мой герой.

Мне шепчет голос без названья:

– “Ах, гнета грезы – не снести!”

Пред вечной тайной расставанья

Прими, о принц, мое прости.

О сыне Божьем эти строфы:

Он, вечно-светел, вечно-юн,

Купил бессмертье днем Голгофы,

Твоей Голгофой был Шенбрунн.

Звучали мне призывом Бога

Твоих крестин колокола...

Я отдала тебе – так много!

Я слишком много отдала!

Теперь мой дух почти спокоен,

Его укором не смущай...

Прощай, тоской сраженный воин,

Орленок раненый, прощай!

Ты был мой бред светло-немудрый,

Ты сон, каких не будет вновь...

Прощай, мой герцог светлокудрый,

Моя великая любовь!

Христос и Бог! Я жажду чуда

Теперь, сейчас, в начале дня!

О, дай мне умереть, покуда

Вся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, ты не скажешь строго:

– “Терпи, еще не кончен срок”.

Ты сам мне подал – слишком много!

Я жажду сразу – всех дорог!

Всего хочу: с душой цыгана

Идти под песни на разбой,

За всех страдать под звук органа

И амазонкой мчаться в бой;

Гадать по звездам в черной башне,

Вести детей вперед, сквозь тень...

Чтоб был легендой – день вчерашний,

Чтоб был безумьем – каждый день!

Люблю и крест, и шелк, и каски,

Моя душа мгновений след...

Ты дал мне детство – лучше сказки

И дай мне смерть – в семнадцать лет!

Таруса, 26 сентября l909