Войдя в дом, где мы прятались, Витька с приятелем осветили его лучом фонарика — и тут же заметили множество следов в пыли.

— Он тут был! — завопил Витька. — Или еще сидит! Ищи его!

Два мужика забегали по ветхому строению, сотрясая его шумом своих тяжелых шагов и громких голосов, заглянули в погреб, от укрытия в котором мы, к счастью, отказались, затем остановились под лестницей, ведущей на чердак. Мы замерли в ожидании. Сейчас нас тут найдут, и…

Но лестница не выдержала такого количества ходящих — или вес последнего. Внизу послышался треск, потом грохот падающего тела, затем мат и вопли. Витя грохнулся с треснувших ступеней.

А потом ночь; прорезал другой звук — заводимого мотора.

— Уходит! — взвизгнул Витькин приятель и первым вылетел из дома. Витька, забыв про ушибы, понесся за ним.

— Стой, гад! Стой, сволочь! — вопили два тюремщика, от которых на джипе уносился подопечный.

Но гад и сволочь, конечно, не остановился.

А тюремщики, матерясь на всю округу так, что звери, наверное, попрятались по норам, опасаясь гнева людей, побрели назад к добротным домам, закончив поиски. Искать им было больше некого. Более того, встала транспортная проблема. Но и она была мелочью по сравнению с гневом шефа, который обрушится на их головы, когда Колобов узнает о случившемся.

Но последняя фраза, прозвучавшая на всю округу, заставила меня насторожиться:

— Это все эта журналистка! — оповестил окрестности о своем последнем выводе Витька. — Если б не она, жили бы спокойно.

— Слушай, а ты-то тут при чем? — не поняла Татьяна. — То один тебя обвиняет, то другой.

— Ну надо же на кого-то переложить свою вину, — заметила я. — Тем более Костолом тоже считает меня во всем виноватой. Ладно, ждем полчаса и идем спасать девушку. Надеюсь, подмога к Вите не приедет среди ночи?

— Надейся, — кивнула Татьяна. — На известную русскую и мужицкую лень. Но надо поторапливаться.

— Ну пошли, что ли? — шепотом спросила Татьяна примерно минут через сорок, на протяжении которых мы сидели на чердаке как мышки, судорожно прислушиваясь ко всем ночным звукам.

Пожалуй, ни один из них не производил человек. Возвышавшийся рядом лес жил своей жизнью. Постоянно раздавались какие-то шорохи, стрекотание, пару раз ухнула сова. Но люди угомонились. По всей вероятности, до утра не стоит ждать новых лиц. Интересно, конечно, было бы взглянуть на разбор полетов, который явно устроит Колобов, да и умчавшийся на джипе Слон вполне может привести сюда своих дружков. Правда, хозяин Слона не так давно заснул вечным сном. Но парень, наверное, не пропадет. На таких Слонов всегда есть спрос.

Однако нас с Татьяной больше волновало не будущее устройство на работу Слона, а наш собственный спуск с чердака в настоящем. Лестница-то приказала долго жить. Ну почему Витьку на нее понесло?!

Я открыла крышку чердачного люка и направила фонарик вниз. Верхняя часть лестницы осталась на месте, прибитая к потолку, низ отсутствовал. Щепки валялись по всему полу, поэтому следовало тщательно выбрать место приземления, чтобы не сломать на них ногу и не засадить занозу. Где мы ее тут будем вытаскивать?

— Ну чего? — прошептала за моей спиной Татьяна.

Я ответила, что думаю повиснуть на остатках лестницы, а потом спрыгнуть — все пониже, чем прямо с чердака.

— А может, на травку на улице? — предложила соседка.

— Ты — как хочешь, а я здесь попробую, — ответила я и стала спускаться по остаткам лестницы, которые мой вес выдерживали. Правда, шатались. Было страшно. Не привыкла я лазать по таким местам, и вообще я никогда не жила в деревне. И никогда бы не хотела жить. Привыкла я к благам цивилизации. И уж никак не к трухлявым сломанным деревяшкам.

Самым сложным оказалось не спрыгнуть, а повиснуть на бывшей ступеньке и не свалиться, пока до нее не добралась. Оставшиеся планки тряслись, у меня соскальзывала то одна нога, то другая. Но, наконец, я повисла — и спрыгнула вниз под треск ломающейся ступеньки, на которой только что висела. Затем послышался треск другой деревяшки — на которую я приземлилась. Замерла, опасаясь, что звук услышат в добротных домах, где разместились люди. Но стояла тишина. И даже собаки не лаяли. Они тут что, все на привязи? Им не разрешается бегать по округе? Тогда можно считать, что нам с Татьяной повезло.

Соседка тем временем свесилась сверху, сказала «Лови!» и бросила мою сумку. Я поймала ее и поставила на пол рядом. Татьяна очень резво слетела по остаткам лестницы и, не примериваясь, как я, спрыгнула вниз. Не пострадала.

Мы двинулись в сторону добротных домов, на всякий случай прихватив кочергу и совок.

Я сразу же узнала сарай, в котором меня держали. Глаза на обратном пути мне завязывали уже на улице, поэтому небольшую часть деревни я видела, но и предположить не могла, что тут стоят и старые, заброшенные дома.

Татьяна шла первой. Я ступала за ней шаг в шаг. У одного из добротных домов гавкнул пес, потом ему ответил еще один. Мы застыли на своих местах, но собаки не проявляли особого беспокойства. Свет нигде не горел. Из сарая доносились тихие всхлипы. Мы с Татьяной переглянулись. Плакала девушка. От мужчины не исходило никаких звуков. Потом внезапно послышался стон. Его явно издавало лицо мужского пола…

— Ax ты, гад ползучий! — тут же воскликнула девушка.

До нас донесся звук удара. Стоны прекратились. Девушка опять заплакала.

— Иди ты одна, — прошептала мне Татьяна, — а я, если что, подключусь. Но надо кому-то остаться. Давай, Юлька. Я рядом. И кочергу возьми. В одну руку кочергу, в другую — совок.

— А фонарик в зубы? — прошипела я, но кочергу все-таки взяла.

Эта дверь заперта не была, и я вошла, освещая себе фонариком дорогу. В комнате, где содержали и меня, тут же направила луч на место, где, как я помнила, располагался шест.

В следующую секунду чуть не выронила фонарик.

К шесту были прикованы двое — браток, еще недавно содержавшийся в другом доме, и Алла Креницкая.

Алла зажмурилась при свете фонарика, бьющем ей в лицо, и, судя по выражению ее лица, собралась заорать.

— Тихо! — прошептала я. — Не ори!

Затем я направила луч на лицо братка (у него, правда, эту часть тела следовало назвать по-другому). Он тут же опять застонал, а Алла неприкованной к шесту рукой мгновенно схватила его за короткие волосы и со всей силы шарахнула головой об пол. Стоны опять прекратились.

Я подскочила к Алле и прошипела:

— Что ты делаешь?

— Ой, а ты кто? — спросила она.

Я поняла, что она не видит меня в темноте — ведь луч я направляю на нее, сама оставаясь за чертой света, а голос мой она, конечно, не помнит. Я представилась.

— Юлька? Правда, ты? Ты меня вытащишь отсюда? Вот уж не думала, что ты придешь меня спасать. Ты, из всех людей…

Расспрашивать Аллу о том, как она сюда попала, было некогда. А вдруг Витька и компания проснутся? Тогда и нам с Татьяной быть прикованными к шесту. Снова тут сидеть не хотелось. Тем более кружком.

— Таня! — шепотом позвала я. — Иди сюда!

Соседка тут же нарисовалась и приблизилась к Алле. Я их представила друг другу.

— Девчонки, спасите меня! — взмолилась Алла. Татьяна на «девчонку» не тянула уже лет двадцать пять, у нее дочь в возрасте Аллы, но бедственным Аллиным положением прониклась.

— Юлька, как наручники снимают? Тебе лучше знать.

— Ключ нужен, — ответила я.

— Где его взять-то? — хмыкнула Татьяна. — Ищи проволочку. Или хотя бы веточку какую-нибудь небольшую, но крепенькую.

Я вышла из сарая, оставив дам вдвоем. Алла уже жаловалась Татьяне на то, как «этот боров» к ней приставал, хотя и клятвенно обещал Витьке, что пальцем ее не тронет, а наоборот, будет охранять от змей.

Поскольку я освещала себе дорогу фонариком, по пути осветила и стены и перед дверью, ведущей на улицу. Увидела небольшую планочку с гвоздиками, на которых висели несколько ключей и запасная пара наручников, любезно оставленная каким-то доброжелателем. Я прихватила все ключи (хотя некоторые явно были не от наручников), а также запасную пару «браслетов». Воровать, конечно, нехорошо, но мне они вполне могут пригодиться в ближайшем будущем. Возьму как компенсацию морального ущерба от пребывания в этом месте не по собственному желанию.