«Вопрос . Какие решения были приняты на конференции японских военных атташе в Европе, созванной в Берлине в 1929 году?
Ответ . В 1929 году я в качестве начальника второго отдела генштаба был в Америке и в Европе. Когда я был в Берлине, я созвал конференцию всех военных атташе Японии в европейских государствах. На конференции решались текущие вопросы. Мы не касались каких-либо политических вопросов.
Вопрос . Вам предъявляется документ-фотокопия заметок, касающихся работы этой конференции. Рассматривались ли на конференции вопросы, указанные в документе?
Ответ . Прочитав этот документ, я пришел к выводу, что эти заметки были сделаны одним из участников конференции. Они, по-видимому, верно отражают содержание некоторых вопросов, рассматривавшихся на конференции».
Во время допроса Мацуи прозвучала фамилия Хасимото. Это было не случайно. В 1929 году в звании майора Кингоро Хасимото был военным атташе в Турции, в 1930 году он вернулся в Токио и занял пост начальника русского сектора второго отдела генштаба. Хасимото был одним из видных организаторов фашистского движения в Японии. Такие известные общества, как «Сакуракай» ( «Общество цветущей вишни») и «Дайниппон Сейненто» ( «Молодежная партия Великой Японии»), во многом были обязаны своим возникновением этому неутомимому фашистскому лидеру, которого японская печать называла «японским Гитлером». Хасимото был активным участником военно-фашистских путчей в Японии в мае 1932 года и в феврале 1936 года. После февральского путча уже в звании генерал-майора он был уволен в резерв и занялся активной политической деятельностью. После войны вместе с другими военными преступниками ему пришлось занять место на скамье подсудимых.
Военный атташе Японии в Турции Хасимото в первую очередь интересовался Кавказом как ареной подрывной и диверсионной деятельности против Советского Союза. 15 ноября 1930 года им был закончен и подписан доклад, одно заглавие которого говорило уже о многом: «Положение на Кавказе и его стратегическое использование для диверсионной деятельности против СССР». Документ был зарегистрирован под номером 5, адресован помощнику начальника генштаба генерал-лейтенанту Окамото и полностью соответствовал указаниям, полученным от Мацуи на совещании в Берлине. Автор доклада утверждал, что Кавказ «безусловно, представляет собой важнейший район с точки зрения военных планов Японии, направленных против СССР». Система диверсий, разработанная в докладе, должна была «вызвать обострение отношений между отдельными народностями Кавказа и в результате создать хаотичную обстановку на Кавказе». Так как своих вооруженных сил для захвата Кавказа у Японии не было, то расчет строился на том, что союзные с островной империей державы, в первую очередь имелась в виду Англия, воспользовавшись созданной японской разведкой хаотичной обстановкой, овладеют Кавказом «методом военной оккупации».
Фотокопия этого важнейшего документа была получена, очевидно, от того же агента политической разведки. Соответствующие меры против происков японских шпионов и диверсантов на Кавказе были приняты, а после войны этот документ был использован советским обвинением на Токийском процессе.
Документы, которые цитировались выше, были предъявлены советским обвинением Токийскому международному трибуналу. Авторы этих документов, сидевшие на скамье подсудимых или вызванные в качестве свидетелей, признавали подлинность фотокопий, на которых были их подписи и личные печати. Вопросы адвокатов подсудимых и судей западных стран о том, как были добыты столь ценные свидетельства разведывательной и диверсионной деятельности, как правило, оставались без ответа. В лучшем случае выдавалась ложная версия, которую невозможно было проверить. Советская политическая разведка делала все, чтобы скрыть источники своей информированности. И после войны об этом не говорилось ни слова. Доступ к стенограммам заседаний трибунала в 50 — 70-е годы имели немногие историки, и они, как правило, не проявляли излишнего любопытства. И только после августа 1991-го в печати появилось сообщение, приоткрывающее завесу этой тайны. Журнал «Новое время» опубликовал статью, в которой, не указывая конкретных фамилий, сообщил о том, как действовал специальный отдел ОГПУ, осуществлявший наблюдение за сотрудниками японского посольства в Москве.
В середине 1920-х годов в недрах обширного ОГПУ начали создаваться структуры для наблюдения и проникновения в иностранные посольства в Москве. Создавались службы наружного наблюдения за иностранными дипломатами, и в первую очередь, за военными атташе и сотрудниками их аппарата. Агентура ОГПУ под видом обслуживающего персонала, слуг, учителей и особенно учительниц, конечно, молодых и привлекательных, внедрялась в иностранные посольства и миссии. Ничего нового и необычного в этой деятельности не было. Во всех крупнейших столицах мира иностранные посольства находились под «колпаком» контрразведки, и Москва не составляла исключения. Да и солидный опыт имелся. Еще перед Первой мировой войной российская военная контрразведка держала под наблюдением многочисленные посольства иностранных государств в Петербурге. И не только будущих противников в мировой войне, что было вполне естественно, но и союзников. В 1910 году удалось получить фотокопию доклада английского посла своему правительству. Так что опыт наблюдения и проникновения в иностранные посольства был, да и специалисты этого деликатного дела, очевидно, остались и могли дать соответствующие консультации.
Поэтому во второй половине 1920-х годов, когда начали «разрабатывать» сотрудников японского военного атташата в Москве, действовали по уже хорошо проверенной методике. Одному из помощников, а может быть, секретарей военного атташе, подставили молодую и красивую учительницу русского языка, конечно агента ОГПУ. Одновременно с уроками начались и развлечения: походы в рестораны, загородные прогулки, встречи на частных квартирах и т. д. Все эти «развлечения» фиксировались, и когда компромата набралось достаточно, то дипломата пригласили на беседу. В общем, в ОГПУ действовали по хорошо отработанной во многих странах методике.