Путь их лежал на восток, по правому берегу Двины, где меж лесов и болот пролегала старая дорога, по которой полоцкие князья со своими дружинами ходили собирать дань с латгалов и ливов. Вячка вел воев с большой осторожностью, боясь нападения литовцев и их союзников-селов, которые в этих местах переправляются через Двину, чтобы совершать набеги на земли эстов. Через три дня на противоположном берегу реки увидели высокий земляной вал Селпилса, главного городища селов. Над ним поднимались столбы черного дыма, наверное, селы жгли сигнальные огни. Несколько челнов с вооруженными селами погнались по реке за дружиной Вячки, но вскоре отстали.

За Селпилсом начались владения герцикского князя Всеволода. На герцикской земле было пятьдесят замков, множество укрепленных пригорков, за стенами и валами которых люди прятались во время опасности. Наиболее мощным, богатым и красивым был Герцике, шумный людный город с двумя православными церквами, с грозным княжеским теремом, с роскошными усадьбами бояр и купцов. Герцике нельзя было обойти, да Вячка и сам давно хотел встретиться с князем Всеволодом.

Ночевали под открытым небом. Холодок и старейшина латгалов Ницин поставили дозорных, приказали разжечь костры, готовить ужин. Засыпали леса. Свернувшись в клубок, засыпало в темени лесов зверье. Небо смотрело вниз бессчетными золотыми глазами.

Нелегкие думы тяготили Вячку, когда, подложив под голову седло, он старался уснуть на лосиной шкуре, которую всегда брал с собой в дорогу. Не обрадуется его приезду великий князь полоцкий Владимир Володарович. Скажет: «Зачем оставил свой удел? Что ты все бегаешь, князь? Сиди спокойно в Кукейносе, с тевтонами не задирайся, пропускай их купцов по Двине. Полоцку пока рано воевать с Ригой. Если б только Рига стояла против Полоцка. Сам Рим стоит с папой Иннокентием, латинский мир стоит со своим рыцарством, Священная Римская империя стоит. Задушат, глазом моргнуть не успеем… Сиди спокойно в Кукейносе». Будто он, Вячка, пугливый слепой крот. Будто не течет в его жилах кровь неукротимого Всеслава, меч которого знала вся Русь от Новгорода до Тмутаракани. Да что может сделать он один, удельный князь, младший князь, слуга великого князя?

Только под утро заснул Вячка. Из унылых торфяных болот, из темных, залитых росой лесов медленно выплывало солнце, словно красный, обожженный пламенем бесконечных битв щит грозного бога Сварога. Багряный отсвет перекатывался по речной и болотной воде, по деревьям, по траве. Табуны серн бежали на водопой, а потом купались в голубых лесных озерах, разбрызгивая во все стороны блестящие ночные звезды, спавшие на дне озер. Могучие туры неторопливо брели в молчании утренних лесов, терлись выпуклыми лбами о стволы деревьев. Первые птицы поднимались на крыло.

И снова звенело стремя, скрипело седло, мягко билась о колено седельная сума. Под алыми плащами у воинов поблескивали кольчуги. На красных щитах, на железных нагрудниках, налокотниках, наколенниках, на мечах и боевых секирах горело солнце.

Латгальские лучники старейшины Ницина были в круглых рысьих шапках, окаймленных медными бляшками. Сине-черные плащи были застегнуты у каждого из них на плече пряжкой-сактой.

По правую руку искрились воды утренней Двины. Суетливые чайки купались в солнечных лучах. Лось, горделиво подняв крылатую корону рогов, спокойно плыл поперек реки, разрезая широкой грудью бурное течение.

Вышел из воды, стряхнул со шкуры холодные капли, постоял немного и медленно двинулся в глубь латгальских лесов.

Под самый полдень, когда устали кони, когда у всадников от зноя и долгой тряской дороги начало звенеть в висках, донесся острый пьянящий запах горячего дыма. Он густел, забивал коням ноздри. Вои начали тереть кулаками глаза, кашлять.

– Князь, что это?! – вскрикнул Холодок. Впереди, из заросшего чахлыми травами болота, прямо из недр земли, вырывался широкими желто-синими клубами дым.

– Подземные черти еду себе варят, – тихим испуганным голосом, но так, что услышал Вячка, прошептал младший дружинник Грикша.

Дружина остановилась. Все глядели на Вячку, ждали его слов.

– Это земля горит, – помолчав минуту-другую, сказал Вячка. – Только вот кто поджег ее?

– Селы, – убежденно заговорил старейшина латгалов Ницин. – Не хотят пустить нас в Полоцк. Им надо, чтобы мы повернули назад. Только селы могли зажечь эти проклятые болота…

Вячка бросил взгляд на Ницина, спросил:

– Что же у селов против Кукейноса?

– Они союзники литовцев.

– Ну и что?

– А Литва, как тебе известно, князь, в последнее время поднимает голову, хочет владеть всей Даугавой. Литовские кунигасы растят в лесах свои дубины.

Это Вячка знал. И про дубины литовские слышал. Идет литовец в лес, выбирает себе молодой дубок. Осторожно, чтобы не ранить, очищает от сучьев сверху до самого низа. Потом рассекает кору, втыкает в расщелины острые ребристые кремни, которые постепенно врастают в дерево, да так врастают, что кажется – дуб таким вырос прямо из желудя. Через некоторое время готова боевая дубина, которую литовцы называют мачугой. Не один тевтонский череп хрустнул, как гнилой орех, под литовской мачугой.

– Литва поднимает голову, это правда, – после некоторого молчания сказал Вячка. – Однако нам надо, чтобы ее дубины били не по нас, а по меченосцам. Скоро мы будем в Герцике, Ницин. А там держит власть Всеволод, вассал Полоцка. В жены он взял дочь литовского кунигаса Довгерута. Всеволод – верный друг литовцев, и они не нападают на его княжество. А почему? Только потому, что он зять Довгерута? Нет, Ницин.

Вячка погладил по длинной черной гриве Печенега, который нервно перебирал ногами, принюхиваясь к тяжелому смрадному запаху горелой болотной земли.

– Слышал я от своего отца, князя Бориса Давыдовича, про византийский плен полоцких князей. Когда умер великий князь киевский Владимир Мономах, тот, что от гречанки византийской был рожден, Полоцк взбунтовался против его сыновей, не принял их. Тогда Мстислав, сын Мономаха, с большой силой и лютым гневом пошел на Полоцк. Шли с ним кияне и куряне, торки и новгородцы, Ростислав Мстиславович из Смоленска, Всеволод из Городни, Вячеслав из Клецка. Со всех сторон шли. Сожгли Логожеск, взяли в плен князя Брячислава Логожеского. Потом разрушили Изяслав, обложили Полоцк. Кончилось тем, что на полоцкий престол посадили Рогволода Друцкого, киевского угодника, а полоцких князей с женами, с чадами малыми выслали в Византию, в Царьград. Да не весь, как рассказывал мне отец, полоцкий княжеский дом был уничтожен. Несколько младших удельных князей с дружинами подались в Литву, в леса и болота, осели там, силы набрались, с Литвой породнились. И теперь в лесах литовских есть такие кунигасы – полоцкой кости-крови. Крепок полоцкий корень – огнем не сожжешь, мечом не вырубишь, не вырвешь.

Вячка внезапно умолк – прямо на него мчался охваченный пламенем могучий дикий вепрь. Видно, зверь ослеп от огня и дыма. На нем тлела щетина, он визжал от боли, и боль его превращалась в яростный, неудержимый гнев.

– Берегись, князь! – раздались крики воев. Несколько копий полетели навстречу вепрю.

Вячка резко повернул Печенега, и огненный вепрь, вспарывая страшными клыками воздух, промчался рядом со стременем.

Холодок с плеча ударил зверя копьем в ухо, свалил на траву.

Вои спешились, бросились свежевать неожиданную добычу. А Вячка только теперь почувствовал проступившие на переносице капли холодного пота. Визг смертельно раненного зверя стоял в ушах.

– Славно у тебя получилось, славно, – сказал Вячка, подъехав к Холодку, который отчищал в песке от крови широкий наконечник копья. Холодок глянул на Вячку яркими синими глазами, радостно улыбнулся.

Передохнули, порезали, посолили мясо, набили им переметные сумы и двинулись дальше. Дым застилал все вокруг. Из едкой мглы доносился мелкий перестук копыт – лесное зверье спасалось от смерти. Где-то в лесу скрипело надломанное дерево, словно звало на помощь. Совсем недалеко грузно вошел в воду, тяжело и неловко поплыл огромный тур. Сажа летала черными хлопьями, оседая на конских головах.