– Там человек живет.

– Человек? В снегу?

– Там живет отшельник. Пришел на этот берег, когда я еще сиську сосал, выкопал себе нору и живет.

– А что же он ест?

– Когда рыбу голыми руками поймает, когда корешок сладкий из земли выроет. А летом ящериц ловит. Ящерицы любят на горячем песке греться.

– Ящериц?

Мирошка аж рот разинул от удивления. Никогда не слышал о таком и видеть не видывал. В норах живут лисы, кроты, барсуки, но чтобы человек, да еще зимой…

– Обманываешь ты, наверное, стрый, – недоверчиво сказал Мирошка.

– Я никогда не обманываю, – обиделся Яков. – Буду я тебе врать… Гляди – вон он из норы вылезает.

И действительно – какое-то странное существо выползло на четвереньках из-под земли. Видимо, отшельник привыкал к дневному свету – некоторое время, опустив голову, он стоял на четвереньках в глубоком снегу. Вот он выпрямил спину, прикрытую звериными шкурами, поднял голову с длинной гривой грязно-серых волос.

– Он босой, – сказал Яков.

– Так ведь снег, мороз…

– Прошлой зимой я видел там следы босых ног. Сказывают, был он когда-то княжичем в черниговских землях. Да с князем-отцом поспорил, и князь проклял его. Так он стал изгоем и оказался в наших местах. Предсказатель он. Поганскому Перуну молится.

– Может, поднимемся к нему? – несмело предложил Мирошка.

– Не надо. Он не любит людей. Прячется, когда их увидит. Он только с богом говорит, а не с людьми.

Мирошке сразу расхотелось кататься. Он отвязал конек, засунул его в карман свитки. Снова глянул вверх, но отшельника уже не было. И дыма не было.

– Давай, Яков, хлеба ему краюху принесем. Он ведь давно хлеба не пробовал.

– Давно, – согласился Яков. – А ты, Мирошка, славный. Сердце у тебя доброе. Я и сам хотел отшельнику этому чего-нибудь принести. Жалко его. Да не возьмет он хлеба.

– Не возьмет? – поник, опечалился Мирошка.

– Не возьмет. Он же от людей, от белого света, от хлеба и меда сбежал. Навсегда сбежал.

– Как это можно от хлеба сбежать, жить без хлеба? – искренне удивлялся Мирошка.

– Ну и что, звери ведь живут без хлеба.

– То звери, а он человек.

Они замолчали, занятый каждый своими мыслями. А длинноволосый худой человек, сжавшись в комок, сидел в своей норе, глядя на черную золу, оставшуюся от небольшого костерка, хукал на руки и постепенно словно деревенел, засыпал, чтобы снова увидеть во сне зеленую весну, знойное лето, золотооких быстрых ящериц на сыпучем солнечном песке. Во сне он сам превращался в вертлявую ящерицу, ввинчивался в сухой, такой мягкий и такой теплый песок.

Прошло несколько дней. Выли метели, кружился снег; внезапно, словно птица с мокрыми крыльями, налетела оттепель. Приближались коляды. Мирошке, чем бы он ни занимался, все вспоминался, заплывал в мысли и сны отшельник в своей холодной неуютной норе. Как он там живет? О чем мечтает, сидя у маленького огонька? И Мирошка не утерпел – украдкой взял у матери полбуханки хлеба, горсть серой соли, которую привозят из Галича, и пошел к отшельнику. Даже Якову не сказал ни слова.

Держа узелок с хлебом и солью, он поднимался по заснеженной круче, и сердце его трепетало от высоты и страха. Как встретит его таинственный отшельник? Что скажет?

Вот и нора. Снег у входа притоптан босыми ногами. Валяются клочки сухой травы, мелкие веточки. От тишины звенит в ушах. Мирошка растерянно остановился.

Отшельник вынырнул из норы неожиданно. Он совсем не удивился, увидев Мирошку, сел на снег, подложив под себя сосновый чурбанчик. Тело его было прикрыто лохматой турьей шкурой, которая держалась на широком кожаном ремне, охватывавшем шею. Длинные серые волосы падали на спину, на лицо, и глаза горели из-под волос синими угольками. Отшельник был босой, но даже пальцы не поджимал от холода – широкие темные ступни стояли на снегу спокойно, не шевелясь.

Мирошка развязал узелок, положил на снег перед отшельником хлеб с солью. Искра удивления зажглась в синих спокойных глазах.

– Ты кто? – тихо спросил отшельник, не дотрагиваясь до еды.

– Я Мирошка, сын Ратибора из Горелой Веси.

– Чего ты хочешь?

– Я принес тебе хлеб. И соль. Ешь.

– Хлеб? – Отшельник глянул на узелок, потом на Мирошку. – Я раздам его птицам. Зимой птицы голодные.

– Ешь сам.

Но отшельник умолк, словно не расслышал слова мальчика. Видно, мысли его витали далеко и от Мирошки, и от этого берега, и от норы, в которой он зимовал. Он глядел на небо, на слоистые ледяные облака. И сам он казался Мирошке одиноким серым облаком, приплывшим с холодного неба. Упало оно на эту снежную кручу, и нет у него больше сил, чтобы снова взвиться в небо.

– Хочешь знать, что тут будет через десять солнцеворотов? – отшельник наконец взглянул на Мирошку. – Свислочь потечет вспять, к своему истоку потечет. Земля перевернется. И на месте нашей земли станет ромейская земля, а на месте ромейской – наша. Деревья будут расти корнями вверх. Звери покроются перьями, а птицы – шерстью.

Мирошке стало страшно. Он понял, что бог лишил отшельника разума. Он уже хотел было спускаться с кручи вниз, но отшельник с неожиданной поспешностью схватил его за руку, снова заговорил:

– И на лугу вырастут железные цветы. И будут сыновья пить мед из черепов отцов своих.

– Дяденька, пусти, – всхлипнул Мирошка. – Меня мамка ждет. Помолись, дяденька, за Горелую Весь, чтобы не пришла в нее дикая вира.

Но глаза отшельника горели неземным искристым светом. Он все сильнее сжимал руку мальчика и говорил, говорил:

– Черепаха родит петуха. У волка вырастет пятая нога. В колодцах будет не вода, а молоко. Людоед с железными пальцами и огненным глазом на затылке будет ходить по городам и весям.

Отшельник вдруг захохотал, закинув назад большую длинноволосую голову. Мирошка рванулся, кувырком покатился вниз. А вслед ему хохотал и кричал отшельник:

– Солнце будет всходить ночью, а луна днем. И будет человек искать человека.

Мирошка побежал по застывшей реке. Пронзительно скрипел под ногами снег, словно смеялся вместе с отшельником. Страх подгонял Мирошку, не давал остановиться.

– Стой! – крикнули вдруг за спиной. Мирошка упал в снег от неожиданности. Когда он поднял голову, то увидел двух всадников, ехавших через реку на взмыленных, серых от пота конях. За каждым из всадников бежали сменные кони, тоже изнуренные. Седельные сумы были почти пусты – видимо, не один день сидели путники в седлах.

Они догнали Мирошку, и синеглазый рыжеволосый вой спросил его:

– Откуда ты, хлопчик?

Он глядел на Мирошку с сочувственной улыбкой. Поверх кольчуги у него был накинут теплый бобровый тулуп. Сияло под холодным солнцем копье.

Мирошка молчал. Как и все жители Горелой Веси, он не привык радоваться встрече с вооруженными людьми. Но верховой по-своему понял его молчание.

– Гордый… Нос крючком не достать. Коту по пяту, а гордый…

– Да он испугался, Холодок, – вмешался в разговор его спутник, молоденький, светловолосый.

– Молчи, Грикша, когда старший говорит, – прервал его Холодок. Он спрыгнул с коня, подошел к Мирошке.

– Не бойся нас, малыш.

– Я не малыш, – одним духом выпалил Мирошка и смело глянул в глаза Холодку.

– Ого! – засмеялся тот. – Так, может, ты местный князь? Может, ты – Рогволод Свислочский? Тогда мы к тебе и к твоей красавице-дочке княжне Добронеге. Бересту везем от князя Вячки.

Мирошке сразу же понравился Холодок. Хороших людей, кто бы они ни были, всегда нетрудно распознать. Добрые люди не хитрят, не заливаются соловьями, не шипят гадюками. Они всегда такие, какие есть на самом деле.

– Значит, ты не князь? – обветренными пальцами Холодок крутил на Мирошкиной свитке деревянную пуговицу-бирюльку. – Так, может, ты богатый боярин? Или княжеский тиун?

– Я Мирошка, – вдруг застеснявшись, опустил глаза и тихо ответил Мирошка.

– Мирошка? А я – Холодок. Скажи, Мирошка, где вашего князя найти, где его усадьба?

– В Княжьем сельце, – шмыгнул красным от холода носом Мирошка.