Я повиновался, и внезапно Даттон, стоявший рядом со мной, истерически захохотал. Он смеялся и плакал как ребенок все пятнадцать минут, в продолжение которых я, дрожа от страха, лишь огромным усилием воли сохранял видимость спокойствия.

Наконец лучи были выключены, и мы снова увидели гигантский мозг, достигавший примерно четырех футов в диаметре. Он трясся, как желе, и это было единственным признаком того, что перед нами нечто живое. От мозга несся поток гулом отдававшихся в наших головах мыслей.

"Случилось то, чего я ожидал, – думал перевоплотившийся Поллард. – Тело атрофировалось полностью, и развился мозг! Я не испытываю никаких чувств и ощущений, но я имею представление о таких формах и сферах бытия, какие вам с вашими примитивными мозгами и не снились! Я способен двигаться и действовать, несмотря на отсутствие конечностей, я могу перемещаться в пространстве с невиданной скоростью и питаться энергией, которую сам же генерирую.

Две стадии назад я угрожал вам и всему человечеству. Забудьте об этом. Я не испытываю эмоций, мне чужды амбиция и самодовольство. Единственное чувство, которое еще находит место в моем мозгу, – интеллектуальное любопытство и желание познать истину. Таким образом, я сохранил лишь то, с чего началось становление разумного человека на Земле. И эти чувства оказались самыми живучими, коль они бурлят во мне до конца!"

– Неужели все люди когда-нибудь станут такими же? – спросил я.

«Да. Через двести пятьдесят миллионов лет не будет человека в вашем понимании. Люди разовьются в то, что вы видите перед собой, и заселят не только Солнечную систему, но и системы многих других звезд».

– И это конец эволюции? Высшая точка развития?

«Нет. Будут существовать еще более высокие формы, и мой великий мозг желает знать, каковы они. Мне кажется, это будет последняя мутация, которая приведет население Земли к концу эволюционного процесса. Сейчас вы снова включите аппарат, и мы увидим венец творения природы в его конечной модификации!»

Я уже схватился за рычаг, когда Даттон, повиснув на моей руке, закричал:

– Не надо, Артур! Не надо! Хватит с нас ужасов! Давайте убираться отсюда!

– Не могу, – воскликнул я в ответ. – Не могу, Хью! О боже, я так хочу остановиться, но это выше моих сил! Я не в состоянии побороть желания самому увидеть конец! Я должен, должен!

И с этими словами я перевел, рычаг. Казалось, способность двигаться больше не была свойственна нам. Прижавшись ко мне, Даттон скулил и брызгал слюной, а я словно окаменел и только глядел, не отрываясь, на свои часы.

Наконец пятнадцать минут прошли, и я, выключив аппарат, бросился к кубу. Огромный серый мозг исчез, а вместо него на полу камеры растеклась прозрачная киселеобразная масса. Она была неподвижна, только слегка вибрировала. Дрожащей рукой я коснулся ее и отпрянул, а в следующее мгновение я завопил. Завопил так, как не вопят под самой страшной из пыток преисподней. Масса в камере была простейшей протоплазмой. Так вот каков подлинный конец человеческой эволюции. Вот высшая форма развития! Значит, эволюция человека идет по спирали, возвращаясь к своим первоистокам? Значит, все опять вернется к протоплазме?!

Я не помню, что было дальше. Кажется, я бросился к этой массе, отчаянно зовя Полларда по имени и выкрикивая слова, забыть которые для меня большое счастье. Кажется, Даттон безумно хохотал и тоже издавал какие-то нечленораздельные восклицания. А потом я услышал звон бьющегося стекла и злобное шипение вырывавшихся из баллонов газов. Я чувствовал едкий запах разлившихся кислот, а в самом конце увидел ослепительную вспышку и услыхал взрыв.

Наверное, я тоже сошел бы с ума, не начнись пожар. Придя в себя, я потащил окровавленного, воющего и хохочущего Даттона к двери и выволок его из охваченного пламенем дома. Мы упали в мокрую росистую траву, и я тупо глядел на взмывавшие в небо огненные смерчи, а Даттон бился рядом в траве и дико хохотал. И я не знал, что ему суждено хохотать до конца дней.

Я рассказал эту историю с единственной целью – разделить с людьми переполняющий мою душу ужас и избавиться от глубокой депрессии, в которую повергло меня все случившееся.

С тех пор я постоянно задаюсь одним и тем же вопросом: правда ли, что с той самой протоплазмы начнется новый виток великой спирали развития? Или это еще не конец? Может быть, все-таки существует еще какая-то высшая форма? И если ответ на этот вопрос в принципе может оказаться положительным, то я очень хочу, чтобы люди, прочитавшие мой рассказ, не поверили ему.

Я не хотел надевать форму астронавта, когда выписался из госпиталя. Но другой одежды с собой не было, и я слишком торопился унести оттуда ноги.

Погрузившись в лайнер на Лос-Анджелес, я пожалел об этом. Пассажиры глазели на меня, словно на диковинку, и оживленно перешептывались. Стюардесса одарила особо пленительной улыбкой и, должно быть, насплетничала пилоту, потому что тот вышел в салон, с чувством пожал мне руку и произнес: «Я полагаю, мистер, этот перелет для вас не больше, чем детская забава».

Чуть позже рядом остановился невысокий мужчина, озираясь в поисках места. Найдя его прямо перед своим носом, он уселся со вздохом облегчения. Это был суетливый очкарик лет под шестьдесят. Ему потребовалось несколько минут, чтобы справиться с ремнем безопасности. Только затем он заметил мою форму и медные буквы на груди, означавшие «Вторая экспедиция».

– Погодите… – пробормотал он, моргая подслеповатыми глазками. – Да вы же один из тех парней, что недавно вернулись. Выходит, были на Марсе!

– Был, – мрачно подтвердил я.

Очкарик поглядел на меня с восхищением.

– Скажите, ну и как там, в небесах?

Самолет уже поднялся в воздух, и я видел в иллюминатор, как аризонская пустыня быстро уходит вниз.

– По-разному. Там все иначе.

Ответ, казалось, полностью его удовлетворил.

– Ясное дело, иначе, – кивнул он. – Вы, наверное, теперь возвращаетесь домой, мистер…

– Хаддон. Сержант Фрэнк Хаддон.

– Так вы домой, сержант?

– Нет, я живу в Огайо, а этот самолет летит в Лос-Анджелес, – объяснил я. – Надо встретиться кое с кем, прежде чем вернусь в свой городок.

– Замечательно! Надеюсь, вы славно проведете время, сержант! – просиял очкарик и подмигнул, словно желая мне обойти все калифорнийские бордели и выпустить пар после долгого марсианского воздержания. – Вы отлично потрудились и заслужили нашу любовь и уважение. Я читал, что когда ООН пошлет на Марс еще пару экспедиций, мы построим там города, наладим регулярные пассажирские рейсы и тому подобное.

Я усмехнулся.

– Вам вешают лапшу на уши, мистер. Мы можем с таким же успехом превратить в цветущий сад пустыню Мохаве, это куда ближе, да и обойдется дешевле. Есть только одна причина, по которой нам все-таки стоит осваивать Марс – это уран.

Похоже, очкарик не совсем поверил мне, но спорить не стал:

– О да, конечно, – сказал он с напускным энтузиазмом. – Я слышал, что уран очень нужен для наших атомных станций, но… но это не все, верно?

– Это все, – сухо отрезал я. – Во всяком случае, на долгое, долгое время.

– Но, сержант, в газетах писали…

Я закрыл глаза и слегка вздремнул, пока мой неугомонный сосед пересказывал газетные бредни. А когда проснулся, лайнер уже заходил на посадку.

Мы спустились по трапу, и очкарик прочувственно потряс мне руку на прощанье.

– Рад был познакомиться с вами, сержант! Вам здорово досталось там, на Марсе. Я слышал, что многие парни из Второй экспедиции не вернулись на Землю.

– Да, – сказал я. – Я тоже слышал об этом.

На меня вновь нахлынул холод ледяных марсианских пустынь. Я поспешил в ближайший бар, опрокинул двойной бурбон и только после этого почувствовал себя лучше.

Выйдя на улицу, я поймал такси и назвал водителю Сан-Габриэль. За рулем сидел толстяк с широким красным лицом.