После окончания сеанса Лулу-Лу сама закрывает ставни, так как механик доказывает, что ему это не разрешает профсоюз, а директор давно спит с выручкой. Она, стало быть, запирала ставни, гасила свет всюду, кроме подсветки на сцене, чтобы мы могли отыскать друг друга, и впускала меня. При этом была уже полураздета. Кабинет директора и будка механика запирались на ключ, и мы ложились в проходе на ковер, и в первый раз, уж не знаю почему – то ли из-за торчавших кругом кресел, то ли из-за высокого потолка, то ли потому, что мы выглядели довольно глупо в этой пустой хоромине, где слышен малейший шорох, – у меня ничего не получилось.

Встречались мы по средам и субботам. Микки ждал меня в грузовике при выезде из города. У него тоже есть подружка – работает на почте. Иногда я возвращался на велосипеде один, последние самые трудные километры, с пересохшим ртом, шел пешком. В такие минуты на пустынной дороге мне было особенно хорошо.

В конце концов муж Лулу-Лу стал приходить за ней к закрытию, и нам пришлось порвать. В тот вечер, когда я отдал ей свою каску, она положила туда записку, которую я нашел на другой день. Там было написано: «Это принесет тебе одни страдания». Я не сразу понял, что она имеет в виду, и не стал спрашивать. А потом сообразил: она хотела сказать то же самое, что и Микки, когда мы с ним ходили за водой. Она поняла, что я стыжусь своей каски и почему. Лулу-Лу понятливее, чем я думал. Однажды днем с месяц назад – надо все рассказывать как есть – мы оказались одни, времени хватало, но опять ничего не вышло. Да и вообще было слишком поздно.

В субботу, накануне танцев в Блюмэе, я позвонил из гаража, чтобы прислали кого вместо меня в кинотеатр – ходить туда они все горазды. Я же не хотел там дежурить, чтобы не испортить встречу на другой день. А может, мне не хотелось видеть, как она после сеанса уедет в грузовичке Массиня. Вероятно, и то и другое, не знаю. Потом я уж пожалел и еле удержался, чтоб не пойти туда.

Я ждал на кухне возвращения Микки и Бу-Бу, протирая бензином детали от «делайе». Выпил почти полную бутылку вина. Коньята, которая, казалось, спит в своем кресле, ни с того ни с сего сказала, чтобы я не мельтешил, у нее, мол, голова кружится. Мать давно спала. От нечего делать я протер ружья, после окончания сезона охоты висевшие в шкафу. Нынешней зимой я убил двух кабанов, а Микки одного. Бу-Бу стреляет лишь по воронам, да и то мажет.

Было уже за полночь, когда подъехавший грузовик пробежал фарами по окнам. Ребята смотрели ковбойский фильм с Полом Ньюменом и теперь принялись играть с ружьями, схватив их со стола. Коньята сперва смеялась, а потом испугалась. Она ведь не слышит, а Бу-Бу мастак изображать мертвеца с пулей в животе и выпученными глазами. В конце концов я велел Бу-Бу отправляться умирать в свою постель, а перед тем помочь Коньяте – ей надо помогать, когда она ползет наверх.

Оставшись вдвоем с Микки, я спросил, была ли Эна в кино. Да. Я спросил, уехала ли она с Жоржем Массинем. Опять «да». Но и Ева Браун с ними. Он ждал новых вопросов, но мне оставалось или ничего не спрашивать, или слишком много. И он уложил ружья обратно в шкаф. Я налил ему стакан вина, и мы поговорили об Эдди Мерксе и нашем отце, знатном охотнике. Еще был разговор о Марселе Омоне, певце, которого завтра должны показывать по телеку. Это его любимец. Когда по телеку передают концерт Марселя Омона, за столом нельзя есть, а надо слушать, как в церкви. Я стал хвалить Марселя Омона. Микки ответил: верно, все, что тот делает, – блеск. У Микки это самая высокая оценка. Мариус Трезор и Эдди Меркс тоже блеск, и Мэрилин Монро с ними вместе. Не дурно бы, сказал я, вернуться домой с танцев до начала передачи. На это он ничего не ответил.

Смешной наш Микки. Возможно, наполняя стаканы, я говорил не очень уверенно, но дело не только в этом. Хотя он и выглядит глупым, не надо принимать его за дурачка. Он всегда знает, что вас донимает. Мы помолчали. Потом он сказал, что мне надо только стоять за его спиной, а обо всем остальном он, мол, позаботится. На это я ответил: не хочу, чтобы он клеился ради меня к девушке, я и сам справлюсь не хуже. И тут он произнес очень верную вещь: «Пожалуй. Но на Эну мне ведь наплевать».

На другой день, в то распроклятое воскресенье, мы все трое братцев принимали во дворе душ. Солнце слепило, и мы смеялись над Бу-Бу, который стесняется и потому завертывается в полотенце Вода в колодце круглый год холодная, даже сердце замирает Мы качаем ее в бак, и оттуда она течет без остановки. Привыкнешь, так сойдет за современный комфорт. Микки на велосипеде – пусть тренируется – покатил сделать ставки, а когда вернулся, я уже был одет так, как никогда не одеваюсь, и все они как-то странно поглядели на меня в галстуке.

Вердье должен был на «рено» из пожарки присоединиться ко мне прямо в Блюмэе. Мы же четверо – с нами Жоржетта, подружка Микки, – поехали на легковой «ДС» хозяина. Он одалживает ее, когда я прошу, но всякий раз потом бубнит, что она стала хуже работать. Больше всех удивился, увидев меня в штатском, Вердье. На мне был светлый костюм, голубая сорочка и красный шерстяной галстук Микки. Я объяснил, что приехал с братьями, не успев переодеться. В случае чего моя форма в машине.

Было три часа дня, а вокруг «Бинг-Банга» на большой площади уже все гудело. Я велел Вердье стоять около кассы и заставлять входящих гасить сигареты. По обыкновению, он не задал мне никаких вопросов.

Меня тут знают и не требовали покупать билет, но мне хотелось, чтобы он, как у всех, болтался у меня на пиджаке. Внутри был настоящий ад. Все красное – электрогитары, барабаны, вопящие посетители. Никого не разглядеть, не расслышать. А солнце так раскалило крышу, оставалось если не помереть, то задохнуться. Бу-Бу ощупью отправился искать приятелей. Микки подтолкнул мне Жоржетту, чтобы я потанцевал с ней, и тоже ушел, расталкивая извивающиеся тени. Жоржетта начала крутить бедрами, я не отставал. Бесновался оркестр – пятеро в брюках с бахромой, лицо и грудь разрисованные. Бу-Бу сказал потом, что эти «Апачи» – хорошие ребята.

Я уже невесть сколько топтался на одном месте с Жоржеттой. Музыка сменялась, я весь взмок и боялся одного – что это никогда не кончится. Но прожектора враз погасли, свет стал почти нормальным, и измученные «Апачи» тихо заиграли слоуфокс. Я видел, как девушки и парни с прилипшими ко лбу волосами отходят к стене и садятся прямо на пол, и заметил также, что Микки нашел Эну. Как я и чуял, она приехала с Жоржем Массинем, но мне это было уже безразлично, поверьте.

Она была в очень легком белом платье, волосы и у нее слиплись, и даже с двух десятков шагов я видел, как тяжело она дышит. Может, и глупо, но такой она мне нравилась даже больше, и стало так стыдно и страшно за себя – я едва не ушел. Микки разговаривал с Жоржем. Я достаточно знал своего брата, чтобы догадаться о чем. Сейчас он придумывал разные предлоги, чтобы увести того из зала и дать мне возможность действовать. Вдруг, показав в мою сторону и что-то сказав Эне, он заставил ее посмотреть на меня. И она взглянула в мою сторону. Несколько секунд, не двигаясь, не отворачиваясь. Я даже не заметил, когда Микки увел Жоржа.

Затем она подошла к другим девчонкам, были там две-три из нашей деревни, и они, мне показалось, стали посмеиваться надо мной. Жоржетта спросила, хочу ли я еще танцевать. Я ответил – нет и стал искать, куда бы положить пиджак и галстук. Жоржетта забрала их, и, когда я обернулся, Эна уже стояла передо мной, не улыбаясь, а просто ожидая, – и тут уж неизвестно отчего заранее знаешь, что будет дальше.

Я станцевал с ней один танец, потом другой. Не помню что. Мне было спокойно, потому что я обнимал Эну. Ладошка у нее была влажная, и она часто вытирала ее о подол, а тело было очень горячее. Я спросил, над чем это она смеялась с подругами. Отбросив назад свои черные волосы и задев при этом мою щеку, она не стала крутить с ответом. Уже первые ее слова били как обухом. Оказывается, смеялись, потому что ей не очень-то хотелось танцевать со мной, и еще она так прошлась насчет пожарных, что девчонки животики надорвали. Слово в слово повторяю.