Однако Дория, прочитай она мысли мужа, не согласилась бы с его рассуждениями. Ей рисовалось поле боя, освещенное кроваво-красными лучами закатного солнца. Там, среди окоченевших трупов и молящих о помощи раненых, лежит ее Анри, ее бесценное сокровище — бледный, мундир изорван и запачкан кровью, — а рядом стоит, опустив грустную морду, его конь…

— Ах, — вздыхала она, — пускай он лучше будет герцогом в Гвасталле, нежели пэром во Франции! Нет, я не допущу, чтобы моего сына убили!

Материнские чувства взяли в ней верх, и она предложила своему зятю следующее:

— Можно сделать вот как. Мы с мужем отдаем вам титул и права, признанные за нами парижским парламентом, и вы получаете Гвасталльское герцогство. Мы с Рене и Анри селимся во дворце моего покойного отца, причем вы даете нам хорошую ренту, чтобы сын наш был обеспечен, — на этом я настаиваю особо… Раз вы полагаете, милый кузен, что моя дорогая сестрица Винчента не сможет подарить вам наследника, то вы завещаете все своему племяннику. Согласны ли вы на это, мой друг?

Разумеется, Карл-Фердинанд был согласен! Предложение Дории устраивало всех. Только вот… что скажет король?

— Я не сомневаюсь, — отвечала Дория, — что его величество одобрит наши намерения. Мы же знаем: Людовик XIV не любитель напрасного кровопролития. Он ничего не делает без причины и за оружие берется лишь затем, чтобы защитить свое государство или своих подданных. Итальянские дела не касаются его напрямую.

Гонзага спросил еще:

— А что скажет Рене?

Но белокурая красавица только рассмеялась — муж боготворит ее и, конечно же, согласится на все!

В тот же вечер Дория де Лагардер — она была дочерью Евы, а потому ловким дипломатом — без труда убедила супруга в том, что он сам придумал этот хитроумный ход. Рене хотел своей семье только блага, и договор с герцогом Мантуанским пришелся ему по душе.

Его жена воротится на свою прекрасную родину, обретет прежнее положение в свете, прежних друзей — они будут жить вдвоем без забот и тревог, уверенные, что их сын не погибнет на войне и получит баснословное Гвасталльское наследство.

На другой день свояки уселись за стол друг против друга и составили проект соглашения, которое Гонзага должен был передать на утверждение Королю-Солнце. Обговорив все, они скрепили документ своими подписями и печатями.

Тем же вечером Гонзага вошел в комнату к своему сообщнику, успевшему уже вернуться после трехдневной отлучки, со зловещей улыбкой протянул ему документ и сказал:

— Ну-ка, плут, прочти, поклонись мне пониже и признай, что я таки оказался похитрее тебя!

Пейроль проглядел бумагу и согнулся в глубоком поклоне:

— Признаю себя побежденным, государь! Только не знаю, чем более тут следует восхищаться — вашей ловкостью или же простодушием ваших… хм… благородных родичей.

Гонзага счел нужным похвалиться:

— Я вложил сюда все силы. Это настоящее произведение искусства!

— Вы совершенно правы, — поддакнул мошенник. — С этой бумагой, монсеньор, вам не страшны никакие суды, никакие обвинения!

Гонзага повернулся к нему спиной и с презрением бросил через плечо:

— А ты только и можешь, что в открытые двери ломиться! Дальше все пойдет само собой!

Он хотел было горделиво удалиться, но Пейроль несмело остановил его. Антуан, сам того не ожидая, привязался к Сюзон… Запинаясь, он спросил:

— Поскольку ваша светлость предусмотрел все случайности и Лагардеры добровольно отказались от Гвасталльского герцогства, надо ли непременно обращаться к этим… головорезам?

Карл-Фердинанд расхохотался. Подойдя с надменным видом чуть ли не вплотную к собеседнику, он прошептал:

— Ты же читал! Ты что, ничего не понял? Ведь там написано, что я обязуюсь платить этим чертовым Лагардерам чуть ли не королевскую ренту, да еще завещаю герцогские права их сыну — потомку каких-то помещиков! Думаешь, я вот так, за здорово живешь, отдам этим людям половину доходов, а себе оставлю какие-то жалкие гроши? Плохо же ты меня знаешь! Не бывать этому гасконскому щенку Гвасталльским герцогом! А от Винченты я скоро избавлюсь — может, разведусь, может… Короче говоря, избавлюсь, женюсь на девушке в моем вкусе — белокурой, похожей на кузину Дорию, и возьму за ней огромное приданое!

Пейроль снова низко поклонился:

— Я давно понял, что служу великому и весьма дальновидному государю.

Гонзага сухо кивнул и вернулся к себе. Он думал: «Хорошо, что конец уже близок. Рядом с Дорией я схожу с ума… Как жаль, что нельзя уничтожить только ее мужа и сына, а эту роскошную женщину оставить себе!»

Два дня спустя герцог Мантуанский и Антуан де Пейроль садились на коней, а Сюзон Бернар, укрывшись за занавеской, смотрела на них нежным взглядом и утирала слезы.

Они уезжали якобы в Версаль.

Рене предложил немного проводить их, но Карл-Фердинанд вскричал:

— Даже и не думайте! Будьте благоразумны! Вам завтра предстоит отправляться в дальнюю дорогу, так что нужно поберечь силы. Давайте же, Рене, обнимемся на прощание!

Дория подставила кузену щечку — и очень удивилась, когда тот в ответ холодно поднес к губам ее руку.

Гонзага упрекал себя: «Очень плохо! Я все еще не разлюбил ее… Похоже, я не успокоюсь, покуда она не умрет. Тогда только удастся мне позабыть мою белокурую кузину…»

Итак, следуя совету герцога Мантуанского, Рене и Дория де Лагардер собрались в дорогу. Муж и жена едут верхом, а маленький Анри вместе с верной Сюзон Бернар путешествуют в карете.

В порту все сядут на корабль и направятся в Ливорно, а оттуда через Болонью, Модену и Парму — в Гвасталлу. Этот маршрут хорошо знаком чете Лагардеров — когда-то они выбрали его для своего свадебного путешествия…

В те времена дороги, особенно вдали от больших городов, были очень и очень небезопасны, поэтому позади следуют трое нанятых Рене де Лагардером могучих беарнцев, трое бывших королевских солдат, настоящих исполинов — верхом на лошадях, с пистолетами в руках и палашами на боку. Все они местные уроженцы, и нет причин сомневаться в их преданности.

Дория — в мужском наряде и вооруженная шпагой — радостно и бесстрашно смеется:

— Милый, нам не пристало никого бояться: твоя жена в драке не оплошает и сумеет постоять за себя!

Сюзон, чтобы прогнать печаль, поет старые беарнские песни. Она грезит о женихе. Ей нравится путешествовать, а пуще того — мысленно рисовать картины счастливой жизни в Гвасталле, где через несколько недель будет сыграна ее свадьба с Антуаном де Пейролем.

Как же благодарна она герцогу Мантуанскому! Этот великодушный вельможа сам предложил своим родственникам без промедления, не дожидаясь его возвращения из Версаля, вступить во владение Гвасталльским герцогством. Тогда, мол, ему легче будет говорить с горделивым Бурбоном.

— Ваше величество, — сможет сказать он, — приговор парижского парламента исполнен. Прочее зависит от воли Вашего величества. Вот проект соглашения, которое мы с Лагардерами передаем вам для одобрения — или же неодобрения…

Скоро стемнеет. Полиловевшие высокие вершины закрывают солнце. По долинам, где шумно кипят бешеные потоки, ползет густой туман.

Дышать все труднее: вот-вот грянет гроза, тяжелые, набухшие дождем тучи опускаются ниже и ниже, будто стремятся соединиться со стелющимися по-над землей туманами.

Еще полчаса, и дорога тонет в темноте. Лошади замирают на месте.

Рене находится по правую руку от кареты. Беарнцы спрашивают его:

— Что будем делать?

Молодой человек задумывается. До Лурда, где можно найти если не гостиницу, то хотя бы комнату для женщин с малышом, еще два часа езды. Но в горах гроза особенно опасна: страшна молния, страшны поваленные деревья, оползни…

Лагардер не успевает принять решение — до него доносится пронзительный женский вопль:

— Рене! Сюда! На помощь!

Что правда, то правда: отец малыша Анри и впрямь имел, как и многие счастливые мужья, скверную привычку «смотреть на все глазами жены», как говорится в народе. Но это вовсе не мешало ему оставаться одной из лучших шпаг Европы. Гонзага прекрасно знал о талантах Рене-фехтовальщика: когда-то им приходилось мериться силой на Гвасталльских турнирах. Памятуя об этом, Карл-Фердинанд решил взять на службу четырех молодцов — тех самых, что нанял его сообщник в день похорон Сезара де Пейроля.