Ему казалось, что он грезит…

Госпожа Бернар сгорала от нетерпения выслушать рассказ Анри. Истинная дочь Евы, она хотела знать все подробности ночного происшествия.

Однако ей никогда бы не пришло в голову самой задавать Анри вопросы. Она служила ему, любила и почитала его, словно своего сеньора, каковым он, кстати, и являлся. Он зарабатывал на хлеб им обоим. Поэтому, несмотря на обуревающее ее любопытство, она ждала, когда он сам поведает ей о своих подвигах. И сердце ее переполняла поистине материнская любовь к отважному мальчику…

На следующее утро, разбуженный первым лучом солнца, Анри быстро оделся и умылся, взял со стола кусок хлеба и тихо, не потревожив никого — даже чутких собак мамаши Туту, — выбрался из фургона.

Повозка стояла на опушке Венсенского леса, где, покинув Париж, решила переночевать труппа «Очаровательного театра». Неподалеку виднелась деревня. Молодая листва еще куталась в ночной туман, но суровое чело донжона Венсенского замка, достроенного Карлом V, уже подобрело, окрасившись розовым светом зари.

Созерцание пробуждающейся природы благотворно подействовало на юного артиста. Душа его, чистая и возвышенная, получала наслаждение от общения с ней. Город же, напротив, нередко действовал на него удручающе.

Проделав ряд сложных упражнений, необходимых любому гимнасту, и поиграв с питомцами мамаши Туту, которые наконец соизволили проснуться, Анри с аппетитом, свойственным его возрасту, принялся за грубый хлеб, составлявший весь его скудный завтрак. Быстро покончив с незатейливой трапезой, он направился в лес, откуда уже доносился птичий гомон.

Как многие люди, привыкшие действовать, а не созерцать, отважный молодой человек обычно размышлял на ходу, отчего, сам о том не подозревая, становился в ряды сторонников школы перипатетиков, основанной знаменитым философом Аристотелем.

Вчерашнее происшествие с золотоволосой девочкой, к великому удивлению самого Анри, необычайно взволновало его. Он ощущал, что подпал под власть некоего не поддающегося разуму чувства… Была ли это любовь? Да, но только первая, детская, ибо чувство сие в столь нежном возрасте еще не может играть всеми своими красками и оттенками, хотя и отличается поразительной чистотой и нежностью. Мы бы даже рискнули назвать его братской любовью и предупредить нашего читателя, что в дальнейшем оно окажет некое влияние на судьбу героя этой книги.

Впрочем, в настоящую минуту Анри не столько думал об охвативших его чувствах, сколько мучительно пытался найти причину происшедших вчера событий:

— Почему они решили избавиться от несчастной малышки? Почему бросили ее в воды Сены? Зачем преследовали меня и даже хотели утопить? И наконец — что стало с ее отцом?

От этих неразрешенных вопросов его бросало то в жар, то в холод. Где и как получить ответы на них? Он начал с того, что пообещал себе непременно, разыскать тех двоих мерзавцев и воздать им по заслугам! Страстное желание восстановить справедливость буквально сжигало его, но при мысли о том, что ему всего лишь двенадцать лет, у него слезы навернулись на глаза.

— Действовать! И только действовать! — отчаянно закричал он, обращаясь к лесу. — Справедливость должна восторжествовать! Защищать слабых, помогать беззащитным — вот истинная цель моей жизни! Я знаю это твердо и докажу это всему миру!

«Какими извилистыми тропами Провидение привело меня к этой девочке? Пока это остается тайной. Решительно, я всю жизнь сталкиваюсь с загадками и тайнами! Но, в конце концов, я разорву окружающую меня завесу секретности. Я непременно найду этих каналий, я верну девочке отца, и их счастье станет и моим счастьем!»

Рассуждая подобным образом, Анри повернул обратно. Вскоре показался серый Венсенский замок, а затем и лагерь бродячих артистов, по которому, глядя себе под ноги, расхаживал взад-вперед господин Плуф.

При виде его Маленький Парижанин не без ехидства подумал: «Достойный Изидор места себе не находит, уже чуть ли не поседел от беспокойства! Ох, как же он не любит никаких осложнений, происшествий, неприятностей — словом, всего того, что нарушает размеренное течение дней…»

И в самом деле: на лице клоуна можно было прочесть неподдельную тревогу.

— Что за история?! — воскликнул он, как только заметил подростка. — Конечно, господин Анри, я не стану бранить вас за то, что вы спасли эту юную особу, я далек от подобной мысли, и совершенный вами подвиг наполняет меня гордостью. И я отнюдь не упрекаю вас за то, что вы принесли ее сюда, доказав тем самым, что не сомневаетесь в нашем великодушии… Однако же…

Лицо Анри приняло серьезное выражение, обычно ему вовсе не свойственное.

— Как дела у нашей маленькой принцессы? — осведомился он, ничуть не заинтересовавшись сетованиями клоуна. Плуф воздел руки к небу:

— Она рыдает с самого своего пробуждения! Невероятно!

— Ну и что же тут удивительного? — заметил Маленький Парижанин. — Она, должно быть, испугалась, увидев, что находится в незнакомом месте, и зовет отца… Представьте себя в ее положении!

— Действительно… вы правы… совершенно верно, — раскаянно забормотал компаньон мамаши Туту.

В эту минуту появилась и сама госпожа Текла. Она была в большой растерянности.

— Какое горе! — причитала она. — Я готова отдать все, лишь бы осушить ее слезы и вернуть ей радость! Ах, мое сердце просто разрывается! Я так страдаю, словно эта бедняжка — моя собственная дочь.

И мамаша Туту грустно поглядела на господина Изидора. Маленький Парижанин направился в фургон. Потоптавшись перед холщовой занавеской, служившей дверью в его апартаменты, он собрался с духом и попросил разрешения войти. Ему ответила госпожа Бернар:

— Пожалуйста, входите. Может быть, господин Анри, вам повезет больше, чем нам? Бедное дитя не желает никого слушать, как если бы мы… В общем, попытайтесь успокоить нашу гостью.

Через несколько секунд Анри уже стоял перед Армель. Заботами госпожи Бернар промокшее платье девочки — белое и старенькое — было высушено и приведено в порядок. Ее замечательные волосы, причесанные по тогдашней моде, блестели, словно чистое золото, столь неуместное в этом убогом и небольшом помещении.

Распростершись на бедном ложе, Армель горько рыдала, закрыв лицо руками.

— Мадемуазель, — произнес Анри, опустившись на одно колено и стараясь говорить как можно мягче, — не печальтесь… Вы испортите свои прекрасные глаза, и это огорчит вашего папу… Что скажет он, увидев свою дочь подурневшей от слез? Разве он не побранил бы вас, узнав, что вы беспрестанно плачете?

При звуке голоса Анри девочка отняла от лица руки, чтобы посмотреть на того, кто говорит с ней, ибо его слова внушали ей надежду и уверенность.

— О! — изумленно воскликнула она сквозь слезы. — Так это вы, господин Маленький Парижанин?

— Он самый, — подтвердил Анри, нежно, но властно беря ручки Армель в свои руки. — И он уже давно узнал свою милую зрительницу, что сидела на плече у отца…

Тут девочка вновь разрыдалась.

— Мой бедный папа! Еще вчера он был со мной!.. А теперь… я больше никогда его не увижу!

— Успокойтесь, успокойтесь же, — повторял Анри, вытирая своим платком лицо Армель де Сов, — уверяю вас, вы ошибаетесь… Вы с ним обязательно встретитесь!

— Нет, он умер! — запротестовала девочка, и в ее глазах отразился неподдельный ужас. — Его убили!

Ее маленько тело содрогалось от рыданий. Анри ласково привлек ее к себе.

— Клянусь, что верну его вам! — уверенным тоном произнес он. Он был настроен столь решительно, что госпоже Бернар даже стало не по себе. С гордостью и одновременно с испугом она подумала: «А ведь он действительно сдержит свое слово!»

Сумел ли он убедить также и Армель? Или просто серьезный и выразительный взгляд Маленького Парижанина внушил ей безграничное к нему доверие? Кто знает!

Так или иначе, но вот уже она перестала плакать и, приоткрыв от удивления ротик, во все глаза уставилась на необычного мальчика.