Дорис улыбнулась и, высвободив руку из-под одеяла, кое-как пригладила волосы. Эта трогательная попытка прихорошиться настолько умилила Алана, что он быстро поднялся и поцеловал Дорис в макушку.

— Есть хочешь?

— Нет. — Он сел рядом с ней и глубоко вдохнул запах ее волос. Потом скользнул губами вниз по виску, по щеке…

— Знаешь, — слегка задыхаясь, произнесла Дорис, едва только он оторвался от ее губ после восхитительного долгого поцелуя, — ты просто идеальный мужчина. Другой бы на твоем месте после трех часов, проведенных за рулем, стал бы выпрашивать или горячий завтрак, или банку холодного пива, — она подняла руки, чтобы ему было удобнее стащить с нее футболку, — или заводить долгие рассказы о том, как паршиво его обслуживали в гостинице…

— Еще успеется, — пробормотал Алан, — воскресенье длинное. Впереди целый день. Мои рассказы еще успеют тебе надоесть.

— Главное, что это никогда не надоест, — шепотом ответила Дорис, ловкими пальчиками помогая ему расстегнуть пуговицы на рубашке, — мне так хорошо с тобой… Знаешь, милый, пока тебя не было, я постоянно с тобой разговаривала. Сказать, как я тебя называю? Мое сладкое сердечко!

Если бы кто-нибудь из знакомых Алана сообщил ему, что получил от подружки подобное прозвище, Алан, всегда считавший себя желчным интеллектуалом, презирающим слезливые дамские сантименты, захлебнулся бы собственным сарказмом. Но сейчас он почему-то был просто счастлив.

В слабом утреннем свете тело Дорис отливало перламутром. Она прочирикала нечто нечленораздельное о своем нежелании простужаться, и Алан накинул на них обоих одеяло. Вчерашние события, сегодняшняя безумная поездка, недавние передуманные мысли казались расплывчатыми и не вполне реальными — как связный, но уже полузабытый сон.

В рождественский вечер Дорис, надевшая темно-зеленое бархатное платье и украсившая себя многослойным макияжем, выглядела так роскошно, словно собиралась на королевский прием. Окинув взглядом ее, наряженную елку и накрытый стол, Алан спросил:

— И это все ради меня одного?

Дорис радостно захихикала и чмокнула его в щеку, после чего немедленно принялась стирать с нее помаду.

— Да уж, милый, может, и стоило пригласить еще неразлучную парочку твоих аспирантов. Они так прожорливы — ты никогда не замечал, сколько пирожков с мясом и с яблоками они съедают в течение дня? Не меньше десятка каждый. А то нам вдвоем этот ужин не осилить.

— Нет уж, милая, обойдемся без них. — Алан привлек Дорис к себе. — Ты сегодня чертовски хороша. Слушай, тебе совсем не обидно, что на такую красоту никто не сможет полюбоваться?

Не говори глупости. Как это «никто»? Я ради тебя старалась. Правда, правда! Алан, знаешь, где бы ты точно не смог работать? Во внешней разведке. Тебя оттуда прогнали бы за излишнюю мнительность: ты не верил бы ни одному донесению наших агентов, бесконечно проверял бы их и перепроверял, а в итоге довел бы мир до ядерной катастрофы… Вот только с туфлями я перестаралась — на таких каблуках мне долго не продержаться. Зато могу дотянуться до твоего носа, видишь? А когда дарить тебе подарок, сейчас или в полночь?

При упоминании о подарке Алан слегка занервничал.

— Давай подождем до полуночи. Все-таки Рождество еще не наступило.

Когда пробило двенадцать, Дорис с радостным воплем бросилась к окну, распахнула его на несколько секунд, вновь закрыла и задернула шторы.

— Ну вот, Рождество я впустила. Сейчас ты получишь свой подарок… Только не ругай меня, если он тебе не понравится, ладно? Я даже волнуюсь немножко…

Алан разорвал маленький пакетик и обнаружил внутри булавку для галстука, сделанную в виде извивающейся змейки. Один глаз змейки был бирюзовым.

— Спасибо, — пробормотал он, — я не буду тебя ругать. Мне эта змея очень нравится, просто я не умею бурно восхищаться…

— Это Серпентина, — негромко проговорила Дорис, усаживаясь к Алану на колени.

— Кто?

— Серпентина! У Гофмана есть такая дивная сказка «Золотой горшок» про змейку Серпентину с бирюзовыми глазами, которая могла превращаться в прекрасную девушку. Когда я увидела эту змею, сразу поняла, что это она и есть.

— Надеюсь, она ни в кого не превратится. — Алан поцеловал Дорис в выпирающую ключицу и извлек из кармана коробочку. — Мне достаточно одной прекрасной девушки. Ну а это тебе. Посмотришь?

Увидев крошечную снежинку, рассыпавшую вокруг себя серебряный блеск, Дорис, вопреки ожиданиям Алана, не запела про колокольчики, а беззвучно ахнула, прижав ладони к щекам.

— Боже мой, Алан, ты с ума сошел! Такое чудо! Оно, наверное, стоит целое состояние, зачем ты… Все же сегодня не день моего совершеннолетия. Поразительно, сидит как влитое. Нет, на левой руке смотрится лучше, правда? И все же, милый, это безумство… Мой дорогой… мой замечательный…

Глядя сквозь причудливую завесу медных волос Дорис на дурацкие, болтающиеся на елке игрушки, Алан подумал, что колечко, пожалуй, стоило потраченных на него денег.

С улицы доносились веселые праздничные вопли, играла музыка, потом где-то вдалеке начался фейерверк. Дорис приподнялась на локте и повернула голову к окну, а Алан смотрел, как после каждого залпа ее белоснежная кожа плавно окрашивается то в красный, то в синий, то в сиреневый цвета. Когда стихло эхо последнего залпа, Дорис вздохнула и задумчиво принялась рисовать пальцем на лице Алана замысловатые узоры. Он закрыл глаза и постарался ни о чем не думать.

— Алан… — ее голос вывел его из состояния полудремы, — а с кем ты встречал Рождество раньше?

— По-разному… — Он повернулся к Дорис, по-прежнему не открывая глаз. — Много лет подряд я отмечал его в семье брата.

— Того самого, который сломал тебе нос?

Да, он у меня один. Сидней живет в Форт-Джордже, занимает какую-то руководящую должность в нефтяной компании. У него есть дочка Джессика — чуть помладше тебя. Когда она была девочкой, мы собирались все вместе. Но потом Джессика выросла и уехала в Торонто — она художник по гриму или что-то в этом роде, а Сид развелся с ее матерью и женился вторично… В общем, традиция ежегодно собираться всей семьей заглохла сама собой. Однажды я встречал Рождество с Марджори Кидд и ее покойным мужем. Он так надрался! Нам вдвоем пришлось тащить его до ближайшего дивана. Подозреваю, что склонность к алкоголю в конечном счете его и погубила, а вообще он был очень приятный человек, умница…

— Алан… А с женщинами ты часто встречал Рождество?

Алан открыл глаза.

— Не часто. Разве ты не поняла, что я много лет старался держаться от женщин на определенной дистанции?

— Почему? Из-за несчастной любви, да? Ты любил какую-то женщину, а она тебя бросила?

— Нет, не бросила. Она поступила хуже.

— А… что она сделала?

Алан вздохнул и уткнулся лицом в плечо Дорис.

— Ты в самом деле хочешь, чтобы я это рассказал?

— Да, пожалуйста…

Ну хорошо. Это было двенадцать лет назад. Она была аспиранткой миссис Кидд. Она была такая… Похожа на русалку: длинные светлые волосы, голубые глаза с поволокой. И имя соответствующее — Лили. В общем, я влюбился до черта. Просто абсолютно голову потерял: представь, даже есть не мог какое-то время — как герой дамского романа… Стал ходить за ней повсюду, приставал с дурацкими разговорами, постоянно куда-то приглашал. А она отзывалась на мои ухаживания очень странно: то благосклонно их принимала, то вдруг отдалялась и самым скандальным образом требовала, чтобы я оставил ее в покое. Она вообще представляла собой удивительный сплав обольстительности, заносчивости и вульгарности. Я мучился, старался вызвать ее на откровенность. Бесполезно. Так меня и кидало, как на качелях: то в райские кущи, то в преисподнюю… Но все-таки через несколько месяцев я добился своего, а потом она даже стала жить у меня, хотя вела себя по-прежнему: хотела — появлялась, хотела — исчезала. Самое удивительное, что я все терпел и только молился, чтобы на факультете не узнали, какую жалкую роль я играю рядом с этой девицей. Ведь когда я в очередной раз давал себе слово послать ее ко всем чертям, она превращалась в нежную голубку, и все начиналось сначала… О-о-ох, это продолжалось очень долго. Как-то она снова не пришла ночевать. На следующее утро я потащился ее разыскивать и обнаружил на лужайке нашего парка в компании каких-то сладких мальчиков. Она сидела в обнимку с одним из них, он ее целовал, а она очень артистично пересказывала наши с ней разговоры. При этом еще передразнивала мою манеру говорить, а меня называла длинноносым уродиком. Они здорово веселились — как на развлекательном телешоу, где в определенные моменты раздаются взрывы хохота. А моя любовь, казавшаяся такой сильной, исчезла в один миг, словно лампочка перегорела: вспышка — и темнота…