– Да, так что же записи? – осторожно напомнила Джастина.

– Я нашел там одну мысль, которая так поразила меня! О жизни в настоящем…

Лион, откинув одеяло, поднялся с кровати и, сунув босые ноги в тапочки, извинился:

– Обожди минутку, я сейчас… После чего вышел из спальни.

Спустя несколько минут он вернулся со столь знакомой Джастине тетрадью в руках. Полистав ее, он произнес:

– Вот… Хочешь, прочитаю? – спросил он, вопросительно глядя на жену.

Она кивнула.

– Читай…

Джастина и сама любила такие чтения – странно, но в эти минуты ей часто казалось, что Ральф присутствует где-то рядом, здесь, только незримо, незаметно для обычных людей.

Лион сел рядом с женой, поджав ноги, осторожно раскрыл тетрадь, вынул оттуда свою закладку (открытку с видом Бонна) и принялся читать глухим, негромким голосом – словно боялся кого-нибудь разбудить:

«Теперь мне можно на время отступить от того, что должно быть и чего требует моя совесть, потому что я не готов, – говорит себе человек, – а вот я приготовлюсь, наступит время, и тогда я начну жить уже вполне сообразно со своей совестью…»

Ложь этого рассуждения в том, что человек отступает от жизни в настоящем, одной действительной жизни, и переносит ее в будущее, тогда как будущее не принадлежит ему. Для того, чтобы не поддаться этому соблазну, человеку надо понимать и помнить, что готовиться некогда, что он должен жить наилучшим образом сейчас, такой, какой он есть, что совершенствование, столь необходимое для него, есть только одно совершенствование в любви, и оно совершается только в настоящем, в том времени, в котором ты живешь. И потому человек должен не откладывая жить всякую минуту всеми своими силами для исполнения того назначения, для которого он пришел в мир и которое одно только может дать ему истинное благо. Человек должен жить так зная, что каждую минуту он может быть лишен возможности этого исполнения…

Джастина жестом остановила его.

– Обожди… К чему это ты?

Отложив тетрадь, Лион ответил:

– Ты сказала, что сейчас вряд ли сможешь их полюбить…

Джастина слабо запротестовала:

– Но я постараюсь!

– Стараться надо не в будущем, а сейчас, теперь…

И, словно призывая на помощь покойного Ральфа, Лион продолжил:

– Мы часто говорим и думаем, что «я не могу делать всего, что должно в том положении, в котором нахожусь теперь». Как это несправедливо! Та внутренняя работа, в которой и заключается жизнь, всегда возможна. Ты в тюрьме, ты болен, ты лишен возможности какой-нибудь внешней деятельности, тебя оскорбляют, мучают, – но внутренняя жизнь твоя в твоей власти: ты можешь в мыслях осуждать, упрекать, завидовать, ненавидеть людей, и можешь в мыслях же подавлять эти чувства и заменять их добрыми. Так что всякая минута твоей жизни – твоя, и никто не может отнять ее у тебя. Когда я говорю: «я не могу сделать этого», я выражаюсь неверно. Я должен сказать, что не мог сделать этого прежде. То же, что в каждую минуту настоящего я могу сделать с собой все, что хочу, это я, несомненно, знаю. И хорошо человеку знать это. Сознание своего нездоровья, заботы об устранении его – вот главное. Мысль о том, что я теперь нездоров и потому не могу, а вот когда выздоровлю, тогда и сделаю, – все это величайший соблазн. Это ведь то же самое, что говорить: «не хочу того, что мне дано, а хочу того, чего нет». Всегда можно радоваться тому, что теперь есть с тобой, и делать из того, что есть, из тех сил, какие есть в тебе. Всякий настоящий час в твоей жизни есть критический, решающий час. Надо вставать с мыслью, что этот день, каждый день, в котором ты живешь – есть лучший день в твоей жизни, каждый час – лучший час, каждая минута – лучшая минута. Оно лучшее потому, что оно одно твое.

Он закрыл тетрадь и, отложив ее на тумбочку, задумался…

Некоторое время они сидели молча, думая каждый о своем, но, по большому счету – об одном и том же…

Наконец Джастина сказала:

– Знаешь что… Я пойду в детскую…

Лион, подняв на нее удивленный взгляд, поинтересовался:

– Для чего?

– Посмотрю, как они спят…

И, встав с кровати, она накинула поверх ночной сорочки пеньюар и вышла из спальни, неслышно затворив за собой дверь…

Через несколько дней, когда Уолтер и Молли казалось уже немного освоились и в своем новом доме, и, как надеялся Лион, в новом качестве, произошла сцена, которая поразила и даже немного напугала его.

За завтраком (теперь Уолтер не одергивал сестру, когда ей хотелось добавки) Лион, приветливо улыбнувшись, обратился к ним:

– Дети, я понимаю, что не имею права требовать, чтобы вы называли нас «папа» и «мама».

Уолтер, ковыряя вилкой овсяный пудинг, смотрел в тарелку не поднимая глаз. Лион продолжал:

– Это надо заслужить… То есть, я хочу сказать, что это мы должны заслужить вашу любовь, ваше доверие… – он бросил быстрый взгляд в сторону Джастины; она только улыбнулась в ответ – мол, все правильно, продолжай, мой милый… – Так вот: я прошу тебя, Уолтер, и тебя, Молли, чтобы вы больше не обращались к нам «сэр» и «мэм»…

В беседу вступила Джастина:

– Да, конечно… Лион прав, вы ведь не маленькие дети, которые обращаются к полицейскому: «сэр констебль, как нам пройти туда-то и туда-то»…

Молли, приветливо улыбнувшись, поинтересовалась:

– А как же нам к вам обращаться… Миссис Хартгейм и мистер Хартгейм?

Лицо Лиона расплылось в добродушной улыбке.

– О, нет, зачем же! Ведь мы вам не чужие…

– Как же тогда? – не унималась девочка.

– Зовите нас просто: Лион и Джастина… Молли вопросительно посмотрела на брата – он сидел молча, насупившись, все так же продолжая терзать свой пудинг.

Она, с минутку помолчав, несмело произнесла:

– Может быть мне все-таки называть вас…

– Как, Молли?

– Папа… и мама…

Уолтер, бросив на чистую скатерть вилку, метнул в сестру косой взгляд.

– Молли!

Та тут же осеклась.

Лион и Джастина переглянулись.

– Уолтер, – спросил Лион, – а почему ты запрещаешь сестре обращаться к нам так, как она хочет? Почему ты командуешь ею?

– Потому что я старше, – последовал ответ, – и потому что я мужчина…

– Но ведь за столом есть люди, которые старше тебя… тебя и Молли, вместе взятых…

– Я ее брат, – отрезал Уолтер. Лион покачал головой.

– Понимаю, но ведь это не дает тебе права лишать сестру собственного мнения!

Однако мальчик неожиданно проявил упрямство. Посмотрев сперва на приемную мать, а затем – и на приемного отца, он произнес:

– Все это время, пока мы были в воспитательном доме, я следил за ней… Если бы не я… – добавил он и неожиданно замолчал.

– Что бы тогда? – спросил Лион, стараясь придать своим интонациям как можно больше доброжелательности.

– Ей пришлось бы худо…

Лион, отодвинув стул, на котором сидел, подошел к Уолтеру.

– Послушай, сказал он, кладя мальчику руку на плечо, – послушай… У вас там в воспитательном доме что – какие-то ужасные вещи происходили?

Мальчик дернул плечом, словно это была не рука его приемного отца, а раскаленное железо.

– Нет.

– Но ты так говоришь…

Уолтер ответил голосом, в котором и Джастина, и Лион услышали нескрываемый вызов:

– Все, что происходило в воспитательном доме и до него вас не касается…

– Почему?

– Потому что это наше частное дело… – Уолтер резко вскинул голову и, посмотрев сперва на Джастину, а затем на Лиона, добавил, но уже более мягко. – Ведь я не спрашиваю, как вы жили до того, как мы с Молли оказались в вашем доме – не так ли?

Лион вздохнул.

– Ну, во-первых, Уолтер, ты не совсем прав… Мальчик совсем по-взрослому нахмурился.

– То есть…

– Ведь твоя сестра в первый же день поинтересовалась, были ли у нас дети… А ты, если мне не изменяет память, одернул ее…

Уолтер продолжал молчать.

Посмотрев на Джастину, чтобы оценить ее реакцию на происходящее, а возможно, ища поддержки, Лион добавил: