Настал его черед откровенно и горько усмехнуться:

– А я разве сказал, что я человек?

Наставник Идзуми сидел на пятках у стены, рядом с дверью. В просторной комнате практически не было мебели, за исключением низкого столика и небольшого шкафчика, похожего скорее на крупную тумбочку. Наставник Идзуми частенько задумывался: стоит ли относить к мебели подставку для двух мечей в нише-токонома под портретом Учителя Гокуямы, и пришел к выводу, что не стоит. Весь пол в комнате, как и в прочих помещениях общины, был застелен соломенными циновками-татами.

Наставник Идзуми, несмотря на свое японское имя, был скорее типичным представителем европеоидной расы – голубоглазым и светлокожим блондином почти двухметрового роста. Правда, о его блондинистости можно было узнать только тогда, когда на обритой наголо голове начинала пробиваться светлая, как он сам шутил – «поросячья» щетина. Сейчас он с некоторой тревогой вслушивался в разговор двух азиатов. Японский язык он знал, но не настолько, чтобы сходу схватывать быстрый говор на окинавском диалекте.

Время от времени полноватый молодой человек в светло-желтой тоге – Учитель Сегимидзу, сидевший на возвышении перед токонома – бросал на Наставника Идзуми короткие взгляды, от которых тому становилось неуютно. Тогда же на Идзуми переводил взгляд и второй японец, Старший Наставник Хосэки. И Идзуми хотелось вообще провалиться под землю, стать невидимкой или растаять в воздухе, хотя никаких провинностей за ним не числилось, Но то, что он успевал понимать из быстрого обмена фразами, вселяло беспокойство и даже тревогу

Пропали без вести несколько братьев и наставников. Периодически пропадали курьеры, практически не связанные с общиной. Переговоры о разделе сфер влияния с Патриархией зашли в тупик – те норовили все подгрести под себя. И Наставник Идзуми знал, что скоро услышит сакраментальный вопрос, ответа на который у него пока не было. Пока, но все же не было. А Учитель Сегимидзу, как и Учитель Гокуяма, не терпел ошибок и проволочек.

И Идзуми услышал этот вопрос.

– Сколько у нас подготовленных бойцов и когда мы сможем полноценно экипировать их? – негромко спросил по-русски Старший Наставник Хосэкп,

С раннего утра над всем городом сыпалась мелкая неприятная морось, почему-то попахивавшая уксусом. Точнее, запах этот чувствовал только Чистильщик, да, может быть, еще пара-тройка аномалов, невесть какими судьбами занесенная в этот промозглый город. По Неве ходуном ходили высокие волны и злобно бились в гранитные парапеты набережных. Но сильного ветра не было – странно.

Только что Чистильщик сдал удостоверение и личное оружие. Чин из ФСБ высокомерно усмехался, Лукьяненко покусывал нижнюю губу, начальник отдела милиции метрополитена смотрел хмуро, исподлобья, второй зам начальника ГУВД кипел праведным гневом. И лишь Чистильщик невозмутимо поглядывал на всех, в углах его губ замерла улыбка. Отныне он снова становился на какое-то время свободным человеком.

Сейчас он направлялся на встречу с куратором, чтобы окончательно расставить все точки над «е». Или над «и» – кому что больше нравится. На сей раз встреча должна была состояться на явке, что, как и частота, было весьма нетипично для подобных встреч. Но Чистильщик все равно шел.

Невзирая на погоду, он именно шел пешком по городу, чувствуя, что в следующий раз увидит его довольно нескоро. Чистильщик пересек Неву по Троицкому мосту и сразу же свернул налево. Прошел по набережной Кронверкской протоки, мимо Института ортопедии, стороной обойдя станцию метро «Горьковская». Постоял несколько минут, с непонятной грустью глядя на здание, последовательно бывшее когда-то Народным домом, кинотеатром «Великан», Мюзик-холлом и превратившееся в игральное заведение или в какую-то подобную чертовщину. Сам Чистильщик застал только три последние стадии, а посетил лишь кинотеатр, где в свое время крутили старые фильмы: Чаплина, Бастера Китона, «Миллион лет до нашей эры», «Триста спартанцев». Потом все это перекочевало в «Спартак», но «Beликан» запал в душу, как вкус мороженого и свет солнца детства.

Поглядев на часы, Чистильщик все тем же неспешно-размеренным шагом вышел по Саблинской улице на Большой, пересек его и по Гатчинской вышел на Малый. В одной из подворотен он подошел к двери, некогда ведшей в дворницкую, и условным сигналом позвонил в обшитую толстыми репками стальную дверь. Открыли сразу, словно ждали у порога, и Чистильщик нырнул в проем. Куратор тотчас же захлопнул дверь. Вслед за ним Чистильщик поднялся по шести ступеням и вошел в небольшую квартиру.

– Проходи, садись, – кивнул куратор на дальнюю от входа комнату. Чистильщик пожал плечами и шагнул туда Он чувствовал, что в квартире есть еще кто-то, но подчинился. Он смертельно устал от гонки последних пяти месяцев – ЧП в метро посыпались градом, частые выезды на спецзадания. Даже если бы его сейчас попытались ликвидировать, он бы отреагировал не слишком бурно. Защищаться – да, он бы стал это делать, но какие-либо превентивные меры – нет. Устал.

Он сел в кресло и равнодушно поглядел в лицо куратора, устраивавшегося напротив него на стуле.

– Что с тобой, Крысолов? – почти участливо спросил куратор – в голосе сквозила фальшь, вызванная напряжением или страхом.

Чистильщик усмехнулся.

– Вот, Ник-Никыч, – сказал он, – у меня даже имени нет, как у собаки Жучки. Вас хоть и вымышленными, а по имени-отчеству зову, а вы меня – только кличкой.

– Агентурным псевдонимом, – поправил его куратор. Чистильщик махнул рукой.

– Хрен редьки… Сколько я с вами? Три метаморфных цикла? Четыре? Даже и не помню. Мне покоя захотелось. Понимаете? Но кто ж меня поймет, убогого такого? Ни лица своего, ни имени. Этого же никто, кроме аномалов, не поймет, а к ним мне дорога заказана вашими стараниями.

– Вот именно, – негромко ответил Николай Николаевич.