— Почему ты меня бросаешь в объятия местных кудесников?

— Мне показалось, что из тумана что-то летит на нас, — оправдывался он. — Я вовсе не хотел бросить тебя на протея.

— Протея? Что значит это название?

Иван Комнин, единственный среди нас знаток истории, сказал, что зверьки напоминают ему древнего исторического деятеля Протея, который, попав как-то в руки спартанского царя Менелая, стал отчаянно манипулировать своим внешним обликом. Принимал образы льва, пантеры, дракона, дерева и даже текущей воды, но так и не выскользнув из цепких царских рук — спартанцы не любили упускать захваченную добычу, а Менелай особо отличался этим свойством, — под конец изнемог, смирился и пошёл на уступки, которых требовал разбойнически напавший на сонного Протея ловкий спартанский царь.

— Конечно, местным зверькам далеко до нашего земного Протея, но в принципе их поведение типично протейское, почему я и предлагаю именовать их протеями, — так закончил Иван свой исторический экскурс.

Мы тут же согласились наименовать планету Протеей, а её жителей протеями.

Менотти предложил обследовать окрестности:

— Давайте двигаться парами. Три пары возглавляют корабельные разведчики — я, Пётр и Мишель. Елена с Иваном составляют отдельную пару, Елена достаточно осторожна, чтобы не разрешить Ивану ни рискованных поступков, ни бездельных мечтаний, оказавшихся столь опасными на Харене. А себе в напарники я беру нашего капитана, Арн беспокоится, что я веду себя слишком рискованно в неведомых местах. Пусть сам контролирует мои действия. Боюсь только, что его благоразумие будет опасней моего безрассудства.

Он церемонно поклонился мне, я смеялся. В Гюнтере есть что-то актёрское, он не просто разговаривает, а как бы иронически подаёт себя. Елена сказала как-то:

— Гюнтер, ты бы хорошо сыграл Мефистофеля.

Он надменно качнул головой:

— Мне бы тогда пришлось играть самого себя, а я не люблю откровенничать.

Но разведчик он осмотрительный, и если лёгкий удар ногой на Протее привёл к неожиданным следствиям, то, говорят, и на старуху бывает проруха.

Мы разошлись, оставив трех протеев на прежних местах и в образах своей последней трансформации. Уже через минуту вокруг меня и Менотти был только густой, менявший краски пылевой туман и в нем возникали и уносились смерчи, а вверху с ощутимой скоростью передвигалась тусклая четырехликая Фантома — планета, названная нами Протеей, за какие-нибудь полтора часа совершает полный оборот вокруг своей оси.

Вскоре мы установили, что на недостаток меняющих облик зверьков жаловаться не приходится: то один, то другой выкатывался из тумана и замирал неподалёку.

— Они чувствуют нас, — сказал Гюнтер. — Агрессивных среди них пока нет. Ты заметил, что гамма цветов у них не полна — нет чёрных, нет белых, только один попался фиолетовый, да и тот быстро скрылся. Арн, не будешь возражать, если я тихонько дотронусь вон до того голубенького, похожего на земную морскую звезду?

Голубенький от жёлтых, зелёных и красных собратьев отличался только цветом. И он пришёл в неистовство от прикосновения Менотти, а когда каскад превращений завершился, обернулся чем-то вроде высокого, в два человеческих роста, безголового столба, тихо покачивающегося на ветру. И без прибора было видно, что масса его в результате десятка превращений увеличилась в два или три раза.

— А вот и белый, об отсутствии которого ты печалился, Гюнтер! — Я показал на крутившийся невдалеке смерч, сияние смерча озаряло белого, совершенно круглого, как мяч, протея.

Гюнтер свернул к новому зверьку, но не сделал и десятка шагов, как тот кинулся наутёк. Сперва он только катился, потом превратился из мяча в змею и так лихорадочно извивался, так проворно удирал, что мы, и не подумав преследовать, только провожали его взглядом.

— Не все, однако, ползут к нам, некоторые убегают, — констатировал я.

— Рассуждение в стиле Мишеля Хаяси, — съязвил Гюнтер. — Назвать факт и сделать вид, будто это не факт, а глубокая мысль, давшаяся лишь после долгого размышления.

— Не злись! — посоветовал я. — Мне кажется, тебя испугало внезапное бегство белого.

— Во всяком случае, если бы он напал на меня, я был бы меньше поражён, — признался Гюнтер и добавил с усмешкой: — Если кто-то бежит, то кто-то и нападает. Бегство — другая сторона нападения. Не следует ли готовиться к тому, что в следующую минуту мы с тобой станем объектом агрессии?

Спустя ровно минуту мы стали очевидцами агрессии, только жертвами её были не мы, а зелёный протей. Из тумана вырвалось змееподобное чёрное существо и набросилось на одного из зверьков, ползавших неподалёку. Остальные, меняя личину, проворно очистили поле боя и пропали в тумане. А двое борцов устроили такой стремительный фейерверк превращений, что я не успевал следить за сменой форм. Гюнтер схватился за стереоаппарат, но и сейчас, прокручивая ленту, лишь при очень замедленной демонстрации можно разглядеть, как велика и разнообразна была вакханалия превращений. Жертва изобретательно защищалась, было даже мгновение, когда зелёный протей, превратившийся в подобие ужа, почти полностью вырвался из захвата своего врага. Стоя поблизости, мы отчётливо разглядели лишь финал сражения — чёрное одеяло плотно закрыло сжавшуюся в шар жертву и жадно впитывало её в себя: на грунте вскоре был лишь один чёрный протей, разбухший, пульсирующий, медленно ползущий в нашу сторону.

— Не нравится мне эта бестия, — сказал Гюнтер. — Мне кажется, она намеревается попробовать, каковы мы на вкус. Давай отойдём.

Мы отдалились. Чёрный разбойник нас не преследовал. Мы долго ещё блуждали в тумане, два раза нам повстречались белые зверьки, они, как и первый беляк, поспешно удирали. Чёрных больше не попадалось, а малиновых, жёлтых и зелёных было хоть пруд пруди. На «Икар» мы с Гюнтером воротились последними, в салоне Кренстон докладывал первые выводы астробиологических наблюдений. И он, и Елена подтверждали, что протеи — существа отнюдь не углеродно-водородной структуры, питаются атмосферной пылью и в массе миролюбивы, за единственным исключением чёрных. Те, по всему, порода агрессивная, могут напасть и на нас, но вряд ли нападение опасно: наши скафандры — вполне надёжная защита.

Что две трети выводов астробиологов — ошибочны, мы узнали уже на другой день, но тогда, в салоне «Икара», ни у кого не появилось возражений. Даже скептик Хаяси, не доверявший умозрительным рассуждениям, согласился, что деление протеев на смирных, трусливых и хищных довольно точно характеризует их. Значительно больше, чем доклад Кренстона — мало ли каких диковинных созданий в космосе! — нас заинтересовало сообщение Анны о составе атмосферы и пылевых смерчей. Планетка была незаурядная, это мы сразу признали. Загадок она представила много. Анна пожаловалась, что их пара — она и Мишель — едва не заблудилась в тумане: связь с кораблём на отдалении быстро глохнет, соседей практически не слышно, вокруг только беснующиеся смерчи и наши собственные всюду снующие страшноватые изображения.

— Надо бы светящимися красками отмечать свой путь, чтобы по отметкам находить дорогу обратно, — сказала она.

Фома пошёл доставать баллоны с сигнальными красками.

Я взял баллон с чёрной краской, Гюнтер с белой, остальные — кто какого цвета хотел. Никто — и меньше всего сама Анна — не подозревал, что идея отмечать дорогу в тумане приведёт к разрешению многих загадок Протеи, нагромоздит ещё больше новых вопросов и едва не приведёт к гибели одного из нас.

Вначале все шло как в первый выход. Пары разошлись, блуждали в тумане. Ничего любопытного не обнаружив, мы с Гюнтером сели отдохнуть, а вокруг разместилась добрая дюжина мирных зверьков. Я любовался пляской вихрей и фантасмагорией наших собственных преображений, особенно своего собственного: с добрых три десятка моих исполинских копий устроили бесовский хоровод — все четыре звезды в это время бежали наверху в пыльном тумане, и каждая творила и перемещала мой образ. Образы были удивительно разные, и до того каждый походил на меня самого, что можно было поражаться или пугаться — что больше нравилось. А Гюнтер затеял вчерашнюю игру — шутливо толкал ногой то одного, то другого протея и смеялся их взрывным метаморфозам. Он показал на самого изощрённого фокусника.