Некроманты приказали беспрекословным рабам-скелетам проломить запечатанные двери склепов, а потом своими страшными деспотическими заклятиями вызвали мумии императоров, не пощадив даже старейшего из династии. Те равнодушно вышли к ним, с безжизненными глазами, в роскошных саванах, расшитых сверкающими, словно огни, драгоценными камнями. После этого настала очередь вдохнуть подобие жизни в многочисленные поколения придворных и сановников.
Мертвые императоры и императрицы Синкора, с высохшими мрачными и высокомерными лицами, торжественно выразили свою покорность Матмуору и Содосме. И, словно караван пленников, последовали за ними по всем улицам Йетлириома. Затем некроманты установили в просторном тронном зале дворца высокий двойной трон, на котором когда-то восседали законные правители с супругами. Трон окружили императоры в пышных погребальных одеждах. Мумия Гестайона (первого императора династии Нимботов, правившего в полулегендарные времена) движением иссохшей руки облекла обоих магов верховной властью. После этого все потомки Гестайона, заполонившие зал, невыразительными, точно эхо, голосами, провозгласили владычество Матмуора и Содосмы.
Так отверженные некроманты приобрели империю и подданных в безлюдной и бесплодной земле, куда жители Тинарата изгнали их на верную гибель. Они стали жесточайшими деспотами, беспредельно властвуя над всеми мертвыми Синкора. Все бесплотные прислужники из отдаленных уголков царства должны были платить дань. Тронутые тлением трупы сновали взад-вперед по поручениям колдунов. Высокие мумии, издающие запах бальзамических смол, выносили из своих неистощимых склепов груды потемневшего золота и покрытых пылью времен драгоценностей и складывали пред жадными очами новых правителей. Мертвые садовники украшали дворцовые сады давно увядшими цветами. Выбеленные ветрами скелеты гнули спины в копях или воздвигали великолепные, фантастические башни в честь угасающего солнца. Гордые принцы былых времен подносили некромантам кубки, а златокудрые императрицы услаждали их слух игрой на лютнях, перебирая струны точеными руками. Самые же прекрасные, чьи прелести были не слишком сильно обезображены тлением и червями, стали наложницами и утоляли порочную страсть колдунов.
Везде и во всем обитатели Синкора, по приказанию Матмуора и Содосмы, вели себя подобно живым. Они говорили и двигались, слышали и видели, ели и пили. Они помнили, хотя и очень смутно, свою прежнюю жизнь. Они даже испытывали чувства, сходные с теми, что испытывали при жизни. Но разум их был порабощен чудовищным колдовством. Их кровь медленно и неохотно струилась по жилам, смешанная с водой реки забвения, и дыхание Леты затуманивало их глаза. Пустым, беспокойным и унылым было их теперешнее существование.
Воскрешенные подданные повиновались приказаниям своих деспотичных властителей без возмущения и возражений, но с ощущением некой смутной, безграничной тоски. Такая тоска терзает мертвых, когда, уже пригубив чашу вечного сна, они должны вновь возвращаться к лишениям земного бытия. Они не испытывали ни страсти, ни желания, ни удовольствия, лишь грызущую боль пробуждения от сна и жестокую, неутолимую жажду возвращения к этому прерванному забытью.
Самый младшим (и последним) императором династии Нимботов был Илейро. Он умер в первый же месяц Великого мора и двести лет пролежал в своем величественном мавзолее, пока не появились некроманты.
Разбуженный вместе с прародителями и подданными для прислуживания двум тиранам, Илейро без ропота и удивления влачил пустое существование. Он принял собственное воскрешение и воскрешение своих предков так, как принимают оскорбления из страшного сна. Он знал, что вернулся под дотлевающее солнце, в лживый и призрачный мир, где сам он — лишь покорная тень. Тревожила только смутная печаль и бессильная тоска по утраченному забвению.
Илейро был отравлен колдовством своих повелителей, поэтому его не возмущали все те надругательства, которым подвергались его предки. Как сомнамбула, наблюдал он за происходящим. Только через много дней слабая вспышка внезапно озарила его сумрачный разум.
Молодой император вдруг вспомнил безвозвратно утраченное великолепие своего царствования в Йетлириоме и вновь ощутил переполнявшие его тогда гордость и ликование. В душе слабо всколыхнулось возмущение, тень негодования против злодеев, вытащивших его из вечного покоя назад, в это убогое подобие жизни. Он начал втайне оплакивать свою поруганную землю и бедственное положение ее народа.
День за днем, поднося кубки в те залы, где прежде владычествовал сам, Иллейро был свидетелем деяний Матмуора и Содосмы. Он видел как исполнялись их прихоти, наблюдал их жестокость и то, как они удовлетворяли свою похоть, их все более и более омерзительное пьянство и обжорство. Он видел, как колдуны тонут в роскоши, толстеют, становятся все ленивее и невоздержаннее. Тираны давно забросили занятия магией и забыли многие заклинания. Тем не менее они правили, все еще могучие и грозные. Развалившись на своих розовых и пурпурных ложах, Матмуор и Содосма грезили о том, как поведут армию мертвецов на Тинарат, как возрастет их могущество. За этими мечтами они жирели, словно могильные черви в полном гнили склепе. Своим деспотизмом и мерзкой похотью некроманты зажгли в сумрачном сердце Иллейро огонек восстания, и разгорающееся пламя стало побеждать мертвенное дыхание Леты. Гнев все больше охватывал последнего императора, возвращая ему некоторое подобие прежней силы и твердости. Илейро видел постыдное поведение своих угнетателей, вспоминал все то зло, которое они причинили беззащитным мертвым, и хор приглушенных голосов в его мозгу требовал возмездия.
Но до поры до времени Иллейро безмолвно передвигался по залам дворца в Йетлириоме, повинуясь воле повелителей, или же замирал в ожидании приказаний. Он наполнял их агатовые кубки янтарными винами, что добывались с помощью колдовства на холмах под молодым солнцем; он терпел всяческие унижения и оскорбления. И ночь за ночью он лицезрел, как маги напиваются допьяна и засыпают, румяные и толстые, среди никак не заслуженной ими роскоши.