— Ты же знаешь, что я не могу.

Невольно киваю головой, болезненно зажмурив очи.

— Знаю…

— И всё равно… просишь?

— Прошу…

И снова пауза. И снова жуткие страхи на грани истерики.

— Анна, — наконец-то осмеливается, невольно сильнее меня сжимая в своих объятиях. — Зачем ты так со мной? У тебя же есть Нани…

— Нани? — неосознанно горько смеюсь. — У Нани уже своя жизнь. И даже если этот её Пётр… не приедет, то, — кривлюсь от боли, — то, всё равно, она уже выросла.

(и тут я полностью осознаю, что чувствую себя Аней, той самой, которая дождалась моих восемнадцать и решила держать свой путь одна; и впервые, я ее не осуждаю, а… понимаю; и тоже сделаю сей подлый выбор, если дойду до грани)

— Пожалуйста, Генрих… — жалобная мольба в отчаянии.

Шумный, резвый вздох моего Фон-Менделя — и вдруг силой отстраняет меня от себя, неловко попятилась, запутавшись в ногах. Шаг (его) в сторону. Взгляд около, не касаясь глаз.

— Ты знаешь, — резко, грубо, черство гаркнул, — я не могу, — немного помедлив. — Прости.

Разворот, уверенное движение к двери, дернуть щеколду — и уже через миг скрыться в полумраке, оставляя меня в полном одиночестве и с разбитой душой.

Несколько дней всячески избегать друг друга. Вернее он старался, а я — не торопилась исправить всё, навязываться.

И не то, что было противно его видеть. Нет. Больно. Жутко больно. И, казалось, пока вновь не взгляну в его холодные, твердые в своей воле, глаза, пока и теплиться надежда, раненной птицей затерянная в овраге.

Обет. Я всё понимаю. Великое, благое дело. И оно достойно только восхищения и следования примеру. Однако…

…не в этом, моем, случае. Мысль, о том, что с Генрихом может случиться что-то ужасное, просто, убивает. И как потом жить? Зачем просыпаться и волочить свои ноги по сей чертовой земле, если его рядом не будет?

Нани? Если честно, то мне плевать на нее. Нет, конечно, я ее люблю, за нее переживаю, искренне забочусь о ней, хочу сделать всё возможное и невозможное ради ее счастья. Однако… по большому счету, в пределах всей вселенной, у нас разные дороги — и мне… плевать на нее. Как и Аня, я смело сделаю поворот, даже если этим и разобью ей сердце.

А вот Генрих… это — нечто иное. Нечто безумно важное. Словно воздух, без которого, просто… невозможна жизнь. Единственное исключение, это — человечек, который будет частью его, моего Фон-Менделя, продолжением. От него ребенок. Вот ради чего, кого… я готова буду всё стерпеть, пережить, и дойти свой жизненный путь… до конца.

Но… еще пару дней — и загремели словесные залпы, ядрами разрывая, кромсая в усмерть всё живое вокруг, оглашая жуткую, подобную грому, весть… о продолжении войны, о новом, с рассветом, походе.

Казалось, что-то лопнуло внутри меня, и тотчас разлился по душе… трупный яд. Нет мОчи встать (как осела на пол, так и замерла, обреченно склонив голову). В голове мутнеет, холоднеют, немеют конечности. Редко, неохотно дышу.

— Анна, ты меня слышишь? — испуганно рычит Нани, всматриваясь мне в лицо.

Боже, просто нет на всё это сил. Нет. Опять эти жуткие недели, месяцы… когда каждое мгновение в голове один только вопрос: жив ли еще?

Ничего не хочу.

— Анна, так ты идешь? Он ждет тебя.

Несмело, едва заметно качнула отрицательно головой. Болезненно зажмурилась, отчего тотчас покатились по щекам непослушные горячие слезы.

— Нет, — мертвым голосом, едва различимо. — Он сделал свой выбор.

Обомлела в ужасе Нани. Но еще миг — и опускается рядом, замирая на карточках. Пристальный, жалящий взгляд в лицо.

— Ты серьезно?

— …да.

Немного помолчав, вновь осмеливается:

— Ради меня тогда сходи.

(игнорирую, полное мое безучастие, лишь еще сильнее жмурюсь, сдерживая в нелепой темнице вездесущую боль)

Продолжает:

— Эльза, Анна, — в сердцах. — Прошу, не сходи с ума. Пожалуйста… Иди к нему. Уже утром он уедет. Ты же себе потом это никогда не простишь, — и вновь тяжелая пауза. — Как я не могу себе простить то, что так и не простилась с Пиотром, когда уехала с тобой из Велау… Пожалуйста…

Звонкий, горький, тяжелый вздох — и нехотя открываю глаза.

Пылкое, дерзкое противостояние взглядов — и не выдерживаю.

Покорно опускаю голову, неуверенно кивая.

— Хорошо.

Вечер уже. Сумерки.

Пройтись неспешно по коридору, залитым медовым светом свечей и факелов, застыть у двери его кабинета. Не нахожу смелости… взять и постучать. Уткнулась лбом в лутку — и жду, сама не знаю чего. Вот бы удавиться прежде… чем весь этот ужас содеется.

Внезапно, где-то вдалеке послышался голос Командора. Невольно вздрогнуть от испуга и неловкости. На автомате среагировать, уходя от лишнего внимания, — тотчас забарабанила в дверь.

Взволнованный взгляд около, и вновь уткнуть взор в деревянное полотно.

Едва различимый шорох за дверью — и послышались слова:

— Входите.

Глубокий, до боли вдох, — и толкнуть тяжелую преграду.

Хозяин… встретил. Прохожу мимо, не роняя на него взгляд. Мимо стола к софе — и замерла в нерешимости спиною ко входу.

Слышно, как захлопнулась дверь, щелкнул затвор.

Неторопливые, с опаской шаги ближе.

Замер за моей спиной. От его тепла… начинает пронимать до дрожи, а от его дыхания — мутнеют, путаются мысли.

Вдруг робкое, неуверенное движение рук — и обнял меня за плечи. Нервно дернулась слегка в сторону, но в следующий миг, тут же, осеклась. Заледенела покорно на месте.

Бережный напор — и поворачивает меня к себе лицом. Поддаюсь, но голову не поднимаю, не решаюсь взглянуть в глаза.

— Я подумал над твоей просьбой.

Резко выстреливаю взором в очи.

Слова словно стрелою в грудь. Окоченела в ужасе я, забыло и сердце свой бешенный ход.

Жуткие, убийственные мгновения тишины, выжидания… приговора.

Взволнованное метание его взглядов — и вдруг робко, неуверенно закивал головой. Зажмурился, болезненно скривившись:

— Я готов… её исполнить.

Жидким азотом прозрение разлилось по всему телу, окатив с головы до ног. Ошарашено, невольно, округлила очи. Шок сдавил горло, лишив возможности дышать. Вырываюсь из хватки, путанные шаги в сторону, по кабинету (не сопротивляется, отпускает). Всё еще не могу прийти в себя, не могу поверить. Обмерла в ужасе, схватившись за голову. Пристыженный, болезненный, на грани истерики смех, закостеневший в следующее же мгновение серьезностью. Растеряно, с опаской, веду взор около, а затем — резко, смело уставиться Генриху в лицо,

… выискивая там опровержения услышанному.

Но — нет. Уверенный, твердый взгляд в ответ истязателя.

Сиспугом отвожу очи в сторону.

Нервно сглатываю скопившуюся слюну.

Неторопливые шаги Фон-Менделя ближе — и застыл рядом. Короткий миг — и осторожно ухватил, обнял меня за плечи. Обернул к себе лицом — поддаюсь. Взволнованно дрожу, словно осиновый лист, под его напором. Ребяческая робость — и нежно коснулся моих уст своими губами. Доли секунд, дабы взять в узду, побороть страх, и отчасти спешно, нервически ответила ему тем же. Сладкие касания, ласка — и вдруг несмело теснит меня назад. Поддаюсь — шаги наощупь, пока не уткнулись в преграду. Бережно уложить меня на софу, неуверенно, нервно метая взгляды то мне в глаза, то на свои руки, забраться под полы платья, задирая его наверх, попытка стащить с себя штаны.

— Стой, — испуганно шепчу. Мигом останавливаю его рукою.

Застыл, изучающий, ошеломленный взор в очи.

Взволнованно молчит.

— Генрих, — подаюсь вперед, расселась рядом. Ласково коснулась его щеки. Глаза в глаза на расстоянии взгляда. Шепчу. — Коль нам всё равно гореть в аду за наши грехи, то… пускай, хотя бы, это будет не столь обидно. Чтобы было, действительно, за что.

Побледнел в непонимании.

Но уже и сама решаюсь на действия. Резво привстаю — немного отодвигается назад, давая простору. Неловкие, силящиеся движения мои — и стащила с себя платье, оставаясь в одной сорочке. Тотчас приближаюсь к нему. Попытка снять мантию — дрогнул, покорно помогает свершить задуманное, расстегнуть кафтан и сбросить его долой. Волнительные, трепетные минуты предвкушения — и сама осмеливаюсь на главный шаг: стаскиваю с плеч вниз рубаху, полностью оставляя себя нагой.