Он повернул кнопку громкости на проигрывателе, из колонок полилась песня «Субботний вечер» Германа Броода.
— Сто лет ее не слышала, — сказала я.
— Я ставлю ее каждый раз, когда еду в Амстердам. Все равно он остается суперклассным, этот диск. И, Господи, не знаю, как тебе, но мне эта музыка напоминает старые добрые времена. Не надо делать деньги, полная свобода, никакой ответственности. Потрясное было время, и музыка потрясная. Я так заряжаюсь перед боем…
Он сжал кулак и ударил воздух.
— Перед каким боем?
— Перед работой. Трахать мозги, блефовать, доставать козырей из рукава. Каждый раз снова играть в войнушку. Здорово!
— А чем ты вообще занимаешься? Я до сих пор так и не поняла…
— Спроси лучше, чем я не занимаюсь. Больше всего это похоже на фокусы с деньгами. Покупаю здания и перепродаю их или сдаю в аренду какому-нибудь ресторану или отелю. Кейс открыл очень много кафе в моих зданиях. Инвестирую в предприятия, как с твоим Михелом. Перекупаю фирмы. Беру нерентабельные рынки и превращаю в рентабельные. Это мне нравится больше всего. Тут надо смотреть творчески.
Я смотрела на его тонкое, покрытое волосами запястье, так сексуально выглядывающее из рукава, на платиновые часы, на изящные пальцы, небрежно лежащие на руле. В горле у меня пересохло. Симон ехал очень быстро. Он оказался из того типа водителей, который я, честно говоря, ненавидела: он агрессивно отодвигал других вправо, почти залезая им на бампер, а если они не хотели уступать, начинал моргать фарами. У меня из подмышки медленно выкатилась капля пота, а ладони вспотели. Как можно небрежней я вытирала их об юбку, но это не помогало.
— Что же я делаю? — пробормотала я, скорее сама себе, чем ему.
Он улыбнулся и положил мне на затылок ладонь, отчего я вся сжалась, как будто меня ударило током.
— Нам надо поговорить. Этим мы и займемся. Ни больше, ни меньше. Но мы же не можем пойти в «Верди». А то вся деревня начнет об этом трепать.
Он подключил навигатор и съехал с шоссе к Акерслооту. Мы проехали мимо мотеля «Ван дер Валк», и Симон съехидничал, что было бы совсем неплохо заехать туда. Я почувствовала, как мое желание снова разгорается только от одной мысли о кровати, я даже подумала, что, может, стоит предложить ему снять номер, чтобы раз и навсегда дать волю этому идиотскому напряжению между нами. Один раз, один день с ним, большего я не хотела. Воспоминание, которое потом можно будет лелеять всю жизнь.
— Классное местечко, — сказал Симон, останавливаясь у заброшенного на вид кафе на берегу канала. — Сюда никто не заходит.
Он посмотрел по сторонам, как довольный ребенок, и вышел из машины. Я неловко пошла за ним на высоких каблуках по гравию и жадно схватила его протянутую ко мне теплую ладонь, озираясь по сторонам, как будто я была голая или только что что-то стащила.
Мы были единственными посетителями в темном душном кафе со стенами, обитыми темным деревом, и официантка недовольно оторвалась от чистки допотопной барной стойки. Из колонок вопил Марко Борсато, и Симону пришлось орать, чтобы заказать два кофе. Официантка холодно кивнула и спокойно продолжила драить бар. Мы пошли к столику в углу, за широкой деревянной балкой, с видом на воду, и устроились на шатких стульях.
— Лидер голландского хит-парада, — улыбнулся Симон. — Все серое снаружи и коричневое внутри.
У него из пиджака раздался навязчивый мотив, он извинился и вытащил из кармана мобильный. Посмотрел на экран, по лицу пробежало напряженное выражение.
— Так-так. Давай-ка мы его выключим.
Наигранным движением он выключил телефон, захлопнул его и положил перед собой на стол. Этот звонок, похоже, чем-то его задел, хоть он и постарался как можно более расслабленно облокотиться на спинку. Его взгляд был беспокойным, почти испуганным, как будто кто-то шел за ним по пятам.
— Симон, — начала я, наконец собравшись, чтобы воспроизвести целое предложение и при этом не вспотеть, — прежде всего я хотела сказать тебе, что я ничего не говорила Дорин Ягер ни о тебе, ни об Иво. Я не знаю, что у нее за тактика, почему она вам врет, но поверь мне, пожалуйста. То, что случилось, ужасно.
— Патрис и Анжела ужасно преувеличивают. Все нормально. Полиция ничего не найдет у меня, потому что я не имею с этим ни черта общего. Я только хотел предупредить тебя насчет Дорин Ягер. Она опасная женщина, чистая ведьма, которая сделала своей целью портить жизнь людям, которые чего-то добились. Теперь она нацелилась на меня. Я для нее — само обличье дьявола.
— Почему?
Мне жутко хотелось курить, и за неимением сигареты я стала отковыривать бусинки с грязного абажура на светильнике.
— В Голландии царит убеждение, что если у тебя есть деньги — ты связан с криминалом. Или по крайней мере ты ходишь по трупам. Она видит во мне какого-то главаря мафии. Мои попытки спасти фирму Эверта она считает подлым замыслом завладеть ею. А я только хотел помочь ему.
— Но сам Эверт был этому тоже не особенно рад.
— Потому, что я отдал его под надзор. Он делал жутко странные вещи. Оборот он принимал за прибыль, как я думаю, пока деньги не закончились и фирма не оказалась на грани. А что он запросто позабыл, так это то, что в его фирме была часть и моего капитала. Более того, он мог бы подняться, ведь я в него инвестировал. Два года назад он еще был готов целовать мне ноги, чтобы уговорить меня войти в долю. Но если я вхожу в долю, это значит, я должен и обезопасить мои инвестиции. Так что, если дела идут плохо, я вмешиваюсь. В этом нет ничего криминального, это просто бизнес. Таковы правила в моем мире, и если бы я работал по-другому, я не добился бы таких результатов. И Эверт, кстати, тоже.
— И Михел, Кейс и Иво тоже нет?
— Они хорошо понимают, как все работает.
— И как?
— Надо разделять дружбу и бизнес, это в первую очередь. Кроме того, они видят во мне не только большой мешок с деньгами, а делового партнера, заинтересованного в прибыли. Я инвестирую не как друг, а как бизнесмен, и делаю это только в том случае, если уверен, что эти инвестиции принесут мне деньги. Поэтому в контрактах мы всегда указываем определенный оборот. Если этот уровень не достигается, я вмешиваюсь.
— Но разве они все в таком случае не зависимы от тебя?
— Только в том случае, если дела пойдут плохо, но и тогда для них лучше, если они будут должны мне, а не банку.
— Я про другое. Разве вы можете быть равноправными друзьями, если вы так завязаны по бизнесу?
— Я когда-то думал, что да.
Его взгляд скользнул через мое плечо, в направлении серой мутной воды. Хмурая официантка принесла кофе. Симон вытащил из кармана коричневую деревянную коробочку, открыл ее и осторожно достал сигару.
— Что же тогда изменилось?
— Эверт покончил с собой. Это последнее обвинение. Представь, если бы он утащил с собой Бабетт и детей. Я могу вести дела и отключать эмоции. И если я поступаю жестко, в этом нет ничего личного. Таковы правила игры. С Эвертом это оказалось по-другому. Но все равно, когда ночью, лежа в постели, я прокручиваю всю эту историю заново, я знаю, что я все сделал правильно, разве что слишком верил в Эверта. Мне не надо было вести с ним дела. Если бы я знал, что он такой неустойчивый и завистливый…
Он раскурил сигару от серебряной зажигалки, и мне бросилось в глаза, что его рука дрожала.
— Но чему Эверт завидовал? Ведь у него были деньги, роскошный дом, чудесная семья?
— Эверт хотел быть таким, как я. Все хотят быть, как я. Но никто не упрекает меня в том, что это у него не получается. Эверт упрекал.
Меня поразили жесткость и заносчивость, с которыми он говорил, и в тот же момент я осознала, что он был прав, хоть и нехорошо было говорить так. Даже Михел хотел стать таким, как Симон. Я видела, как он менялся с тех пор, как они сдружились. И если уж быть до конца откровенной, мне и самой хотелось иметь такого мужа, как Симон. И даже не из-за денег, а скорее из-за его сексуальной уверенной харизмы, его ореола успеха и того, как он наслаждался им. Он одновременно раздражал и притягивал.