В полдень я столкнулся в холле с директором.

— Ну как, вы подумали? — спросил он, посмеиваясь.

— Если бы я знал подробнее, — сказал я, — в чем там, собственно, дело?

— Но, в конце концов, мне от вас скрывать нечего… Я очень близок с… Но не стоит говорить об этом. Речь идет о том, чтобы провести во Вьетнаме журналистское расследование. Но оно должно быть глубоким и всесторонним. Придется пробыть там довольно долго, несколько месяцев. Условия весьма заманчивые… Я уверен, что вы бы справились… Между прочим…

Он отвел меня в сторону.

— Вы уже знаете насчет Жаллю?

— Нет.

— У него все сорвалось. Контракт получили американцы. До меня это дошло случайно, только что. Не рассказывайте никому, договорились?

Признаюсь, меня мало тронуло это известие — по крайней мере, до тех пор, пока я вдруг не понял, какие оно могло иметь последствия. Жаллю скоро объявится в Париже. Возможно, он уже в пути. А Клер живет у меня. На сей раз риск слишком велик… Я и сам не мог бы сказать почему. У Жаллю не было ни малейших оснований заявиться ко мне домой. Вздумай он повидаться со мной, он позвонил бы мне на работу. Да и зачем ему мне звонить? Но я уже слишком разнервничался. Мне непременно нужно убедить Клер уехать. Это просто необходимо! Я чувствовал, что нам грозит катастрофа.

В пять я уже вошел в метро. Дома Клер ждала меня, прилежно листая журналы.

Взглянув на меня, она сразу поняла, что я чем-то встревожен.

— Твой муж возвращается, — объяснил я. — Я только что узнал об этом от своего директора…

— Только и всего?

— То есть как это «только и всего»! Да тебя, похоже, ничем не проймешь.

— Мы и так знали, что рано или поздно он приедет. Но что это меняет? Я для него не существую…

— Но я-то существую. Что, если он захочет со мною встретиться… придет сюда… и узнает…

— Чего же ты хочешь, Пьер? Скажи, наконец… Чтобы я уехала?

— Да нет… Не в том дело… Просто чтобы ты ждала меня в другом месте. Согласись, так будет лучше.

— Можешь не продолжать.

Она поднялась. Я удержал ее.

— Куда ты?

— Хочу собрать вещи.

Я заставил ее сесть.

— Да нет же, Клер. Прошу тебя, не устраивай сцен. Постарайся, наконец, понять. У меня и в мыслях не было тебя выгонять… Просто лучше тебе побыть в гостинице до… до нашего отъезда. Во-первых, здесь тебя в любую минуту могут увидеть. Во-вторых, я не могу делать что хочу. Меня приглашают направо и налево. Вот и сегодня вечером мне придется встретиться с молодым автором, который только что приехал из Стамбула… Отказаться я не мог. Ведь всем известно, что я холост и могу располагать своим временем. Чем, по-твоему, я бы объяснил свой отказ? Если я перестану выходить, это покажется странным. Тут же станут поговаривать, что я живу с любовницей, а этого-то я и хочу избежать…

Клер устремила на меня свой ясный, лучистый взгляд, в котором я ни разу не замечал ни малейшего проблеска иронии.

— Если я переберусь в гостиницу…

Я перебил ее:

— Я буду навещать тебя, ясное дело. Как только освобожусь, тут же позвоню. Раз, кроме меня, никто не будет знать, где ты живешь, ты сможешь спокойно отвечать на звонки.

У меня такой груз свалился с плеч, что я говорил совершенно искренне. Мы принялись всерьез обсуждать планы переселения за границу. Я мог бы получить место преподавателя только где-нибудь на Востоке: в Турции, Индии, возможно, в Японии… увлекшись, я изобретал для себя разные занятия. Я сочинял на ходу истории какого-то другого Брюлена, наслаждавшегося взаимной любовью где-нибудь в краю тихих зорь, а сам тем временем исподтишка поглядывал на часы.

— Знаешь, — сказал я, — нам следует поторопиться, если ты хочешь найти свободный номер. Сейчас столько понаехало иностранных туристов…

Клер собрала вещи. Пока она стояла спиной ко мне, я захватил с собой ключ от виллы в Нейи.

— Только не очень далеко отсюда, — попросила она. — Мне кажется, я тебя потеряю, если мы будем жить далеко друг от друга.

Она прильнула ко мне, обняла меня с каким-то отчаянием.

— Пьер, — прошептала она, — ты правда так думаешь, как говорил мне сейчас?

— А как же иначе? Похоже, у меня нет выбора.

Я поднял чемоданы. Окинув прощальным взором мою квартиру, она вышла за мной следом. У меня была на примете очень удобная гостиница на авеню де Мен. Клер сняла там под моей фамилией номер, и мы расстались.

— Позвонишь мне? — спросила она с мольбой в голосе.

— Непременно!

Уф! Я был свободен. И обошлось без особых потерь. А теперь — к Ману. Было еще слишком рано, но я могу пройти часть пути пешком, не торопясь. О еде я и думать не мог. Для этого я был слишком взволнован. В кармане у меня лежал ключ от боковой калитки. Конечно, Ману никогда уже ко мне не вернется. И все же проблеск немыслимой надежды озарил мое сердце. Когда мы окажемся с ней лицом к лицу… Кто знает, может, не все еще кончено. Чем ближе я подходил к ее дому, тем больше меня охватывала паника. Я зашел в бар и выпил неразбавленного виски. Еще не стемнело. Стояла теплая погода. Через час все будет кончено. Мне останется только уехать с Клер за границу. А потом… Ну а потом каждый день будет как две капли воды похож на предыдущий, и так до самой смерти. Клер несла в себе счастье, как заразу. Это было женское, невыносимо мирное счастье… Я стану умолять Ману. Буду унижаться, если потребуется. Или, наоборот, буду жестким, безжалостным. Но никогда я не соглашусь ее потерять.

Было десять, когда я подошел к дому. Света нигде не видно. Вилла казалась безлюдной, заброшенной. Я решил подождать еще немного и, не торопясь, обошел окрестности. Когда я вернулся, все оставалось по-прежнему. Ни малейшего следа человеческого присутствия. Если кто-нибудь заметит, что я слоняюсь возле этих богатых особняков, это может вызвать подозрения. Уж лучше войти и подождать Ману внутри. Я вставил ключ в замочную скважину. Калитка отворилась. Я оказался в саду. И сразу же узнал обсаженную буксом аллею, по которой убежал отсюда в тот последний вечер. Осторожно ступая, я пошел по ней. Вошел в кухню, стараясь в темноте ощупью найти дорогу и ничего не опрокинуть… А что, если Жаллю уже здесь?.. При этой мысли я застыл на месте, точно парализованный, и затаил дыхание. Вдруг он уже вернулся? На самолете можно добраться за один день. Я проник в его дом, словно грабитель. Заблудившись в темноте, я выставил вперед руки и хотел уже было повернуть обратно. Мне не было страшно, только стыдно. Я собирался совершить что-то низкое. А если вдруг вспыхнет свет, что я тогда скажу? Я прислушивался изо всех сил, чувствуя, как давит на меня тишина этого необитаемого дома. Сделал шаг, другой… Нет, никогда еще не случалось мне оказываться в столь двусмысленной ситуации… Так же нерешительно я пересек кухню и наконец отважился заглянуть в прихожую. Попытался было сообразить, где дверь, но ничего не вышло. Тогда я пошарил руками по стене в поисках выхода. Даже если Жаллю здесь, он спит на втором этаже. Ничего не случится, если я на минутку включу свет. Я наткнулся на что-то круглое, оказавшееся дверной ручкой. Повернул ее и открыл дверь, которая, к счастью, не заскрипела. Еще одна бесконечная минута ушла на поиски выключателя. Я нажал на него, как на спусковой крючок. Загорелась люстра. Я стоял в дверях гостиной. Чехлы был сняты. Значит, я не ошибся. Ману приходила сюда, чтобы привести дом в порядок перед приездом Жаллю. Она ждала его. Они действовали заодно…

Свет люстры вырывал из темноты прихожей длинный прямоугольник. Лестница в глубине тонула в полумраке. Но теперь я вполне сориентировался. Внезапная вспышка гнева вернула мне присутствие духа. Я погасил свет и, держась за перила, стал подниматься по лестнице. Я чувствовал себя все более уверенно, так как у меня крепло ощущение, что я ошибся и Жаллю здесь нет. Если бы он вернулся, я бы увидел внизу его вещи, заметил бы тот беспорядок, который сразу выдает человеческое присутствие. В темноте я смутно различал двери: они были закрыты. Было так тихо, что я непременно услышал бы даже сонное дыхание. Совсем осмелев, я приоткрыл дверь в спальню Жаллю. Никого не было, но, как и в гостиной, чехлы были сняты. Я вошел в спальню Ману и присел на кровать. Ноги больше не держали меня. Ману! Обиды, упреки, доводы больного самолюбия — все было мгновенно забыто. Оставалась только эта страшная пустота, более реальная, чем моя собственная жизнь. Будда, которого я ей подарил, остался на прежнем месте. Я взял его в руки, бережно погладил. Я был благодарен Ману за то, что она его мне не вернула. Значит, ей хотелось оставить себе хоть что-нибудь на память обо мне. Сохранила ли она мои письма? Я встал и открыл музыкальную шкатулку. Она была пуста, но сыграла мне «Форель», и эти натужные, искаженные звуки показались мне такими мрачными, что я поспешил захлопнуть крышку. Я прекрасно понимал, что передо мной — музей моей умершей любви. Обойдя всю комнату, я остановился у камина. Рядом с фотографией родителей Ману я заметил блюдце… а в нем — крошки от пирога. Ману здесь что-то ела… может быть, рогалик… совсем недавно. Мне нетрудно было себе представить, как она хозяйничает в доме, который вскоре должен был стать ее собственным, как вытирает пыль, готовясь к приезду человека, за которого собиралась выйти замуж. Чтобы съесть рогалик, она нарочно зашла в эту комнату, где уже давно мечтала поселиться. Может быть, при этом она думала обо мне. Я был убежден, что она не любит Жаллю. Но, как и многие другие женщины, счастью она предпочитала уверенность в завтрашнем дне. Потому-то она так безжалостно обошлась со мной… Тут мне на глаза попалась рукопись. Я узнал ее в ту же минуту. Она лежала на противоположном конце камина, а бумагу, в которую она была завернута, сложили на секретере. Не раздумывая, я зажег лампу, висевшую в изголовье кровати. Я перелистал рукопись, увидел нашу с Ману правку: вытянутый почерк Ману чередовался с моим, тонким и четким. Оба почерка словно преследовали друг друга на страницах рукописи, то сплетаясь, то расплетаясь вокруг некоторых предложений, и так простодушно говорили о нашей любви, что я не выдержал. Усевшись за секретер, я набросал карандашом на вырванном из записной книжки листке, словно несколько строчек для будущей книги, послание для Ману: