— Как же я тебя искала!

Она раскрыла объятия Хайну Зоммерванду и еще раз воскликнула:

— Как же я тебя искала!

В эту секунду на языке у нее вертелось, что при виде Хайна она наконец поняла, отчего ей неймется, что́ она ищет все эти дни. Как нежданно-негаданно набрела я на цель своих блужданий, неведомую мне цель, думала она в минутной экзальтации.

Она пристально смотрела ему в лицо. Он показался ей много старше, чем был на самом деле. Вокруг глаз множество мелких морщинок, и рот как-то сердито, недоверчиво кривится.

— Да, Марианна, здравствуй! — степенно произнес он и схватил ее руку.

Она не сводила с него глаз.

— Правда, я так часто думала о тебе в эти дни! — опять повторила она. И невольно повернулась на каблуках, так, как делала это молоденькой девчонкой.

Сбитый с толку и разочарованный продавец толокся возле них. Он записал себе адрес Марианны и строго покачал головой, когда Хайн спросил свой заказ.

— Эти книги я не могу вам продать, все они в черном списке.

Хайн и Марианна вместе вышли из лавки и в нерешительности остановились на улице.

— Как хорошо, что я тебя наконец встретила! — сказала Марианна. — Я знала, что ты здесь. Йост мне рассказал, что виделся с тобой.

— А ты совсем не изменилась, — удивился Хайн. — Ни чуточки. Выглядишь совсем как тогда.

«Тогда», что значило для Марианны это слово, какое богатство было в нем заключено, какие надежды, какие мечты, какое счастье!

— Ты находишь? — спросила она и кокетливо, но в то же время искренне заметила: — Но так ведь не должно быть, правда? Человек должен становиться старше, зрелее.

Начал накрапывать дождь, и Хайн сказал с внезапной досадой:

— Сколько можно так стоять? На что это похоже? Лучше нам распрощаться.

— Нет, нет, — поспешно возразила Марианна. — Хорошего же ты обо мне мнения! Давай немного погуляем вместе!

Но Хайн покачал головой.

— Да что это с тобой? — удивилась она и раскрыла зонтик. — Идет дождь, скоро совсем стемнеет, на улице ни души. Идет дождь, а мне надо с тобой поговорить. Ты мне действительно нужен, мудрый Хайн!

Они свернули в переулок. Его злило, что он вынужден подчиниться ей. Куда это может завести, думал он и, идя с ней бок о бок, почувствовал, что стал человеконенавистником. Со дня на день ждал он известий от Фридриха Христенсена. И если частенько он над собой издевался из-за дурацкой истории, в которую он вляпался, мысль о том, что это самый скорый и самый порядочный способ разом со всем покончить, вновь успокаивала его, приводя в настроение почти легкомысленное.

— А может ли так быть, — донесся до него вопрос Марианны, — что человек любит и сам об этом не знает?

Она перешагнула через большую лужу и прижалась к нему. Он ощутил на своей руке мягкую кожу ее перчатки.

— Это что еще за вопрос? — воскликнул он.

— Но ведь ты меня любил, Хайн?

И голос у нее тоже не изменился, решил Хайн. По-прежнему похож на птичий щебет.

Но она не ждала от него ответа.

— Смотри, с моря поднимается туман. Какая прелесть эта старая улица. Здесь пахнет смолой и подгнившим деревом. Ты хоть иногда обо мне вспоминал?

Что это со мной, испугался Хайн нахлынувшей вдруг на него тоски. Что за ерунда, мысленно противясь этой тоске, ругался он, не так уж много я выпил.

— Это все так давно было… И вообще, чего ты хочешь? — спросил он и вдруг рассердился: — Мы уже не имеем друг к другу отношения, ни малейшего. Ты замужем, и что тут скажешь? Ты живешь в другом мире, и от твоего мира к моему не перекинешь мостик, никак. И вообще все кругом переменилось. Дождь теперь тоже не тот, что девять лет назад. И туман, который сейчас поднимается с моря, тоже другой, это не тот добрый туман, который нас оберегает и укутывает, нет, это злой туман, злой, он несет нам ревматизм и грипп, мне, во всяком случае. И враги могут неожиданно вынырнуть из этого тумана. Потому что все кругом переменилось, и Германия, и я, и все вообще. Вероятно, только ты осталась прежней. Но от этого только хуже…

— Хайн, перестань, перестань, — жалобно взмолилась она.

В свете уличного фонаря Марианна увидала его горькую усмешку и опять схватила Хайна за руку.

Тогда он проворчал примирительно:

— Ладно уж, давай немного пройдемся.

А сам подумал: ведь мы же видимся в последний раз.

Тем самым он как бы все-таки признал их общность, и ей не надо было больше за него беспокоиться, так что теперь она имела право окинуть его критическим взглядом. Плащ его пах резиной. На голове у него была потертая, уродливая шапка. Ступал он тяжело. Все это были мелочи, которые бросились ей в глаза. Но они, подобно флюгеру, на который мы смотрим, лишь когда буря уже разразилась, открыли Марианне те горькие истины, о которых уже говорил Хайн. И она почти усомнилась, идти ли ей с ним дальше. Но, представив себе, что придется опять возвращаться одной по пустынным улицам, она испугалась. Она нуждалась в Хайне и, значит, должна была принимать его таким, каков он есть. Она смотрела на него чуть ли не с состраданием.

— У меня есть о тебе еще памятка. — Она сняла перчатку и показала ему шрам на ладони под большим пальцем. — Я хотела открыть банку спаржи. Помнишь?

И Хайн склонился над маленькой рукой Марианны, с полной серьезностью разглядывая белый шов, ведущий от большого пальца к запястью. Ну и перепугался он тогда! Сперва решил, что она вскрыла себе вену. При виде шрама он опять испытал тот же страх, не меньший, чем в ту минуту, когда склонился над кровоточащей раной.

— Да, помню, — прошептал он в умилении. Повернул голову и, выпрямляясь, коснулся губами ее лица. Она сорвала с него шапку и обвила рукой его шею.

— Милый, милый Хайн, — пролепетала она, прижимаясь к его груди и вдруг разрыдалась.

— Что такое, Марианна, что с тобой? — взбудораженный спрашивал он, робко и смущенно поглаживая ее плечи.

Она еще теснее прижалась к нему и плакала все горше и громче. Ее маленькое тело содрогалось от рыданий.

Они стояли так довольно долго. Несколько пьяных прошли мимо, осыпав их бранью.

Наконец Марианна взяла себя в руки.

— Иногда полезно бывает поплакать, — сказала она и добавила: — Я жду ребенка. Ах, Хайн, может, хоть ты со мной порадуешься! Можешь ты меня выслушать? Я должна все тебе рассказать, — заторопилась она.

Они пошли дальше плечом к плечу. Марианна крепко держала Хайна за руку.

— Моя жизнь пуста, — начала она на патетической ноте, — пуста, как осенние поля. Да, я замужем. Но разве это жизнь? Йост настолько старше меня…

Потом ей стало стыдно, что она так говорит о Йосте.

— Он очень добр ко мне, — поспешила добавить Марианна. — И он любит меня. По-настоящему любит.

Но тут же опять заговорила совсем иначе:

— Настоящая любовь? Ах, кто знает, что это такое? Может быть, я однажды и знала… Можно мне тебе это сказать? Только раз, только тогда. О господи, как это было у нас… Ты хоть иногда вспоминаешь? Тогда нам было все равно, день ли, ночь… Мы оба вместе, всегда, в любое время. Может, я не то говорю. Но я имею в виду все в целом. Только Ты и Я. Именно любовь. Не важно, радуешься ты весь день или плачешь. Жизнь — приключение, земля — праздник. А если придет беда, ты, по крайней мере, знаешь, за что бороться. А у нас у каждого своя спальня. И каждую субботу вечером Йост ко мне приходит. В половине десятого, в десять. Сначала он проверяет, плотно ли задернуты шторы. А после он опять уходит. И я каждое утро просыпаюсь одна. Каждое утро — одна. Моя жизнь как зал ожидания, а я сижу там и жду. Но чего? Что будет со мной, если дверь откроется и кто-то позовет меня? Ничего хорошего из этого не выйдет! Я думала, если я выговорюсь, мне легче станет, но нет, у меня такая тяжесть на сердце…

Они давно уже вышли из города. В ответ на ее излияния Хайн не проронил ни слова. У него тоже было тяжело на сердце, и он думал, что неплохо было бы повернуть обратно. Он повел ее назад, по дороге между огородами. В одном из маленьких домиков еще горел свет. С дороги можно было заглянуть в окошко. Там над столом висела голая лампочка. Старый человек в жилетке сидел за столом и читал книгу.