Он опять засмеялся. В этом смехе звучало: вот дурак. Размечтался о покое, о широкой кровати. Что ты, себя не знаешь, натуры своей не знаешь? Покоя захотел, в такое-то время? Какой тяжкой цепью стала бы такая краденая свобода, какой мукой этот неправедно добытый покой! Нет, нет, бежать отсюда нельзя. Ведь тогда они окажутся правы и с полным основанием назовут его предателем.

И Хайн Зоммерванд окончательно отрезвел. Он переправится на остров и вместе с рыбаком доведет дело до конца.

Брился он очень тщательно. И при этом порезался, когда покачал головой: что за дурацкие мысли иной раз лезут в голову!

Затем надел чистую сорочку и решил пойти к булочнику. Время у него еще есть. Лестница скрипела под его тяжелыми башмаками. Он спускался, держась за изъеденные древоточцем перила. Через последнюю ступеньку он перепрыгнул, и у булочника криво улыбался горничным, покупавшим хлеб к завтраку для своих господ. Свой кулек с горячими булочками он взял обеими руками.

На улице стояла ручная тележка, груженная овощами. Хайна Зоммерванда порадовали яркие краски — красная капуста, морковь и кольраби. И вдруг он услышал тихий голос:

— Георг хочет поговорить с тобой.

— Что? — резко повернул голову Хайн. Рядом с ним стоял старый Кунце, тощий, с поросшим густой щетиной лицом, которое затеняла широкополая черная захватанная шляпа. Бескровные губы старика улыбались. Он запыхался. Со свистом перевел дух, прежде чем заговорить снова.

— Поторопись. Вот адрес.

И Кунце сунул крохотную записочку ему между пальцами, державшими кулек.

Потом нагнулся над тачкой, кряхтя приподнял ручки и неверным шагом двинулся вниз по улице, к рынку.

Какое-то время Хайн Зоммерванд еще простоял у двери своего дома. Пальцы его ощутили тепло хлеба и шероховатость записки.

Прочитав адрес, он подчинился приказу. О чем он думал по дороге, Хайн так никогда и не мог вспомнить.

Он вошел в незнакомую, мещански обставленную квартиру. Открыл ему высокий, светловолосый, с виду несколько вялый мужчина.

— Вы пришли починить ванную? — спросил хозяин.

Хайн удивленно покачал головой. Потом вспомнил, что Кунце дал ему этот пароль, и поспешно ответил:

— Да, да, мне только надо сперва взглянуть, я не взял с собой инструменты.

Человек кивнул и впустил Хайна в комнату.

При виде Георга он остолбенел. Нет, как же тот изменился! Правда, Хайн видел его лишь дважды, и то в сумерках. Но все же, все же! Перемена была столь разительна, что сразу бросалась в глаза! Голова Георга устало поникла на грудь, так, словно он прятал горло от сквозняка. Широкое лицо стало совсем маленьким. Тусклые глаза беспокойно блуждали. Слабая улыбка тронула его губы.

— Ах да, это же ты! — сказал Георг, но рука, которую он хотел протянуть Хайну, непроизвольно поднялась к виску, чтобы хоть как-то унять сверлящую боль.

Что с ним сталось за какие-то несколько недель, подумал Хайн, он совершенно изнурен!

— Это же ты! — повторил Георг. Руки его дрожали. Он заметил взгляд Хайна. — Ты уж извини, — сказал он, — но за последние восемь дней я не спал, по-моему, и четырех часов. А это и ломовая лошадь не выдержит.

Георг положил руки плашмя на стол, чтобы они не дрожали. На этот раз ему удалось улыбнуться по-настоящему.

— Ты, уж наверно, проклял меня! — полувопросительно произнес он.

Хайн Зоммерванд только пробурчал что-то, вертя в руках пакет с булочками.

— Но теперь зато все в порядке, — продолжал Георг и сумел наконец сосредоточить взгляд на лице Хайна. — Отныне ты опять с нами. Не обижайся на меня, что это так долго тянулось. Работа у нас не легкая. Так что не держи на меня зла.

Его правая рука потянулась через стол. Широко и открыто лежала она перед Хайном. Тот стоял, опустив голову, рыжие кудри упали на лоб, лицо было такое, словно он внимательно к чему-то прислушивается.

Но он не понял ни слова из того, что сказал ему Георг. Он знал только одно — друзья опять позвали его. Тяжесть упала с плеч, сердце переполнилось ощущением счастья. Сколько он ни старался, ему не удалось справиться с подступившими слезами. Но при взгляде на изможденное лицо Георга его как будто что-то толкнуло в грудь. Он усомнился в себе: если уж Георга так доконало, что же будет со мной?

А тут всплыло в памяти и все остальное. В гавани стоит лодка, на причале ждет Дёрте, а на острове его давно высматривает рыжебородый Христенсен.

— Слишком поздно, — сказал Хайн, вновь опуская глаза, так как не осмелился взглянуть в лицо Георгу. Взгляд его блуждал по бессмысленным узорам ковра, выдержанного в пастельных тонах. Хайн все вертел в руках кулек, потом открыл его, небрежно достал одну булочку и вонзил в нее зубы.

— Вы меня отстранили, вы меня заставили ждать, а за это время много чего случилось, — тихо проговорил Хайн. Он хотел, чтобы Георг его понял, а потому рассказал историю Фридриха Христенсена и других рыбаков с острова Вюст.

Георг опустил голову.

— Но ты же должен понять, — снова взмолился Хайн, продолжая вертеть в руках кулек с двумя оставшимися булочками. — Должен. Я был в таком отчаянии. Впервые в жизни меня отстранили от борьбы. А тут появляется этот рыбак и щекочет меня своей рыжей бородой. По крайней мере, есть что делать, хоть дело, конечно, и безнадежное. Так почему мне было за него не взяться? Для всего остального я, видно, был недостаточно хорош.

Георг по-братски положил руку на плечо Хайна.

— Да, тебе от нас тоже здорово досталось, — сказал он. — Но теперь-то все по-другому. Теперь ты опять с нами.

Он повторил:

— Теперь ты опять с нами.

Хайн грустно покачал головой.

— Нельзя каждый день начинать жизнь заново.

Его самого удивило, что он мог так говорить с Георгом, но мертвенно-бледное лицо его с жестокими следами нечеловеческого напряжения вдруг показалось Хайну невероятно располагающим к доверию.

— Конечно, тебе это нелегко, — подтвердил Георг, сильнее сжимая плечо Хайна. — Я понимаю. Но теперь мы позвали тебя, ты нам нужен, ты нам нужен. Ты должен это понять.

Хайн сглотнул слюну, в горле у него стоял комок.

— Но не могу же я просто бросить Христенсена, — выдавил он наконец. Он вспомнил о Дёрте, которая, наверно, уж все глаза проглядела, поджидая его на причале. Что она о нем подумает?

— Тебе охота вместе с ним угодить за решетку? Много ли в этом проку? — насмешливо спросил Георг.

Хайн повернулся так стремительно, что рука Георга соскользнула с его плеча. Рыжая шевелюра вспыхнула прямо перед лицом Георга.

— Я знаю, знаю, но я должен хотя бы поставить его в известность! — воскликнул Хайн.

Георг не ответил, только недовольно сжал губы, глядя мимо Хайна. Взгляд его был пуст и печален. Хайна это потрясло.

— Что же мне делать? — простонал он.

Не глядя на него, Георг произнес очень твердо:

— С этой минуты тебя не касается ни Христенсен, ни остров, ни какое-либо другое из твоих дел. Ты совершил ошибку и не можешь ее исправить, не взяв на себя вину. Вот так, и только так. А как ты себя при этом чувствуешь, не имеет значения. Не имеет значения и то, что о тебе подумают другие. Это все не в счет. Считаться ты будешь только с нами. Итак, для начала забудь все, что было. Сколько человек работает теперь у вас на верфи?

— Человек шестьсот, должно быть, — отвечал Хайн. И заморгал. Ему померещилось, что он стоит в гавани и смотрит на причал, откуда ему обеими руками машет Дёрте.

А что, кстати, случилось с собакой, которая была тогда в лодке Христенсена?

Хайн ощутил на лбу холодный пот, когда он встал и протянул руку Георгу. Георг пожал ее.

— Поговорим о работе на верфи? — спросил Хайн.

Фридрих Христенсен окончил свой утренний обход острова. Стоял на берегу и смотрел на море. На широкой глади его не видно было ни дымка, ни паруса. Казалось, остров забыт не только богом, но и людьми.

Буян ласково терся о колени хозяина. Потом залаял на чайку, скользившую по воде в глубь бухты. С сердитым, похожим на смех криком она вновь взлетела. Собачий лай и птичий крик лишь ненадолго нарушили тишину. И вновь она сомкнулась за последним, уже растаявшим звуком. И стала еще суровее, чем прежде, оттого что море вполголоса говорило с прибрежными камнями. Безраздельно властвовала тишина над тяжкими вздохами деревьев, гнущихся на осеннем ветру.