На этот раз Жофи не стала дожидаться, пока продавец обслужит всех покупателей – даже тех, что стоят позади – и обратится к ней, она первая подала голос и даже раньше времени поставила на прилавок молочную бутылку. Ей не терпелось поскорее вернуться. Потом она купила пачку кофе "Семейное" и хлеба. Крыжовник Жофи попросила совсем тихо, так как не знала, что это такое. "Крыжовника нет, – ответил продавец. – Спроси в фруктовом магазине". Но Жофика не решилась туда пойти – слишком далеко. На обратном пути она с ужасом думала, что сейчас встретит кого-нибудь из учителей. Но, к счастью, ей никто не встретился. Ее увидели только рабочие, и один из них даже крикнул ей вслед, что она молодчина и хорошая хозяюшка.

– Вскипяти! – приказал дядя Пишта, указав на молоко. – И воду сразу ставь посуду мыть, а пока она греется, можешь подмести, только смотри, чтоб чисто, а то как в пятницу убрала тут Добозиха, так больше и не подметалось. А я ненавижу, когда грязь.

– Дядя Пишта, я хотела кое-что спросить у вас, – проговорила Жофика.

– Спросишь, когда поем, – ответил старик.

Жофи взяла в чулане половую щетку. У них дома совсем другая. У этой ручка гораздо длиннее: пожалуй, Жофи не достать до конца палки. Когда она выметала из-под кровати, то, споткнувшись о щетку, чуть не растянулась: очень неприятно, когда следят за руками! Она так старается, гораздо больше, чем дома, а дядя Пишта не сводит с нее глаз и все время приговаривает: "Вот тут еще, вон там еще!" Хорошо, что здесь пыль легче стирать, чем дома: у дяди Пишты хоть статуэток нету. Да у него и вообще почти ничего нету.

– У тебя молоко убежит! – вместо благодарности накинулся на нее старик, когда она закончила уборку.

Жофи бросилась к плите и тут же обожглась о ручки кастрюли. Она впервые в жизни варила кофе, и дяде Пиште пришлось отмерить ей в кофейник две ложки цикория. Пока кофе варилось, она успела помыть и вытереть посуду. Дома Жофика никогда так сухо не вытирала тарелки, а тут она очень боялась дяди Пишты.

– Наконец-то, – буркнул старик, когда Жофика, подав кофе, начала взбивать у него за спиной подушки. Он выпил одну чашку, затем вторую, но все еще продолжал держать ее в ладонях, словно отогревая замерзшие руки. В комнате было прохладно, не чувствовалось, что на дворе жаркое лето. Сюда никогда не заглядывало солнце.

– Болит еще ваш радикулит? – поинтересовалась Жофика.

– А тебе-то что? Ты бы лучше подумала о том, как стать немного расторопнее. Такую недотепу, как ты, поискать надо. Тебя только за смертью посылать.

Это она-то недотепа!

Жофика обиженно поставила поднос. В жизни своей она еще так не старалась! Вон у нее какие красные руки от его дурацкой швабры, и пузыри какие-то на пальцах – все из-за него, пусть бы полюбовался!

– Теперь ступай домой, – сказал дядя Пишта. – А завтра утром чтобы явилась вовремя. Если опять будешь шататься невесть где, пеняй на себя – доберусь до тебя, когда встану. Завтра я уже желаю есть по-человечески. Поджаришь мне какого-нибудь мяса, сходишь на рынок. Поняла?

Как бы не так! Во-первых, она варить не умеет, да и вообще, чего это ради она станет ходить сюда вместо Юхошей? Дождется он ее! Вот препротивный старик! Она таких еще не видела. Неблагодарный какой!

– На тебе твои деньги, получай!

Иштван Понграц отсчитал и положил ей в руку три форинта. Жофика постояла некоторое время в нерешительности, затем, покраснев, положила деньги обратно на кровать. У дяди Пишты даже кровь прилила к лицу.

– Может, тебе мало? Что ты уставилась на меня, как баран на новые ворота? Сколько же вы желаете получить? Десять форинтов? Или, может, двадцать?

Он хлопнул по одеялу, и деньги разлетелись в разные стороны. Жофика испуганно кинулась собирать их. Вдобавок он еще хочет дать ей на чай! Просто ужасно.

Ведь у нее дома полно денег, целая копилка. Ей каждый раз в день рождения и на именины кладут в копилку деньги. Жофика заползла под кровать, чтобы достать закатившийся туда форинт.

– Пожалуйста, не давайте мне денег! – шептала она под кроватью. – Вы мне, будьте добры, скажите лучше…

– Ты что же, даром батрачить собралась? Брось-ка ты эту комедию, не то я дам тебе на орехи, вот только встану. И чтоб завтра была тут как миленькая. Слышишь?

С трудом сдерживая слезы, Жофика спрятала деньги. Этот дед совсем ничего не понимает, только и знает что свое твердит. Разве с ним договоришься! Наверное, кричал и тогда, когда папа обращался к нему. Уже в дверях Жофика сделала последнюю попытку заговорить с ним.

– В поликлинике… – начала было она и запнулась: дядя Пишта пригрозил ей кулаком и закричал, что о деньгах по больничному листу и слышать не желает. Он велел Жофике поторапливаться, так как ей до дому идти порядком.

Жофи смертельно устала, в карманах передника, залитого кофе, позвякивали форинты дяди Пишты. Выбравшись на улицу, она хотела дать волю слезам, но сдержалась. Грош ей цена, если она завтра же не объяснит толком Иштвану Понграцу, кто она такая и зачем пришла. Правда, опять может получиться неладно, старик начнет ругать ее, зачем, мол, сразу не призналась. Вот и думай теперь, как поступить. Жофи лизнула пузырь на пальце. Было уже половина шестого. Нужно поторопиться, чтобы прийти раньше мамы. И урок с тетей Мартой плохо прошел, Жофи ничего не запомнила. Не пойдет она больше на эти дополнительные занятия. Валика сказала, что, когда папе стало плохо, прибежал и дядя Шомоди. И Валика была тут же. Они не слыхали ничего, кроме тех слов, какие Жофика уже знает. Конечно, и дядя Пишта не мог дальше ничего разобрать. Просто папа не успел досказать, и глупо расспрашивать всех об этом. Так что незачем ей больше идти к старику. Если бы кто-нибудь знал, будь он даже злодеем, непременно передал бы папины слова. Не ей, так маме. Даже этот грубый старик и тот передал бы. Юхошам некогда! Ничего, пусть помучается один. Пусть сам себе все делает, сам себе платит по три форинта и сам на себя кричит.

Вечером, принимая ванну, Юдит раздумывала над тем, как быстро, порой без всякой причины меняются дети. Вот Жофика. Еще недавно ей приходилось напоминать, чтобы она сменила передник. А сегодня Юдит Надь застала дочь во всем чистом, та переоделась сама, по своей воле. Потом эти дополнительные занятия. Девочка ни с того ни с сего стала вдруг посещать их и, надо отдать справедливость, неплохо усвоила то, что еще зимой невозможно было вдолбить ей в голову. Юдит только что заглянула в комнату дочери: Жофи спит, лежа на спине, совсем как прежде, когда была еще грудным ребенком. Давно девочка не спала так сладко. С тех пор как умер отец, она вечерами долго лежит без сна, ворочается, зажигает свет, а иногда просит подать ей учебники – все равно, мол, не уснуть. Теперь она посапывает, словно работала целый день и устала. И почерк у нее улучшается, только неизвестно, для чего им задают такие глупые тексты. В кухне она нашла бумажку, на которой написана странная фраза: "Юхоши передавали вам, что от них никто не сможет прийти – все очень заняты". Но почерк просто исключительный. Вероятно, это тоже упражнение по грамматике, здесь в двух местах есть уподобление.

Жофи разбудил гром.

Девочка не испугалась; ей нравилась гроза. Еще когда она была маленькой, папа всегда ставил ее во время грозы на подоконник, и они вместе смотрели на мчащиеся по улице потоки. Жофи любила молнию, рассекавшую небо ярким огненным зигзагом; любила раскаты грома и струи дождя, которые под ветром колыхались, как занавес. А люди, теряя равновесие, продолжали двигаться вперед, словно упирались грудью в бурю. После грозы и воздух всегда становился особенным, он начинал пахнуть грибами, землей и еще чем-то непонятным. Если потрешь друг о друга камешки, между ними проскочит искра и тоже на миг запахнет грозой.

Занавеска пузырится на окне, когда под нее забирается ветер. Очень интересно смотреть из постели на дождь. В окно ветром заносит капли, но Тэри не будет ворчать утром, что залило паркет, не подмажет размокшие квадратики мастикой.