Высок был дом. На крыше торчало штук пять скворечников. Воробьи готовили их для зимовки, носили соломины и белые куриные перья.

К остановившемуся «газику» шли от дома гуси — присадистые, важные птицы. Охотники вылезли, и Алексин сказал Иванову, что любит гусей, этих полных достоинства птиц. Иванов, усмехнувшись, ответил, что тоже их любит — с тушеной капустой.

Охотники прошли в дом. Их встретили собаки егеря: Гай и другие — гончий пес с пятном черного цвета на спине и лайка, рыжая и хитрющая, если судить по ее раскосым глазам.

Равнодушие Гая обидело стариков.

…Жена егеря провела тестей в кабинет мужа.

Там был конторский дешевый стол, книжная полка из досок, на которой стояли три издания «Жизни животных» Брема — два на русском, а одно на немецком языке. На стене — яркий ковер, сплетенный из ленточек.

На этом ковре висело пять штук ружей. Всяких! Была трехлинейная старая винтовка и дробовой автомат. Висели дорогой «Зауэр три кольца», тулка шестнадцатого калибра, бельгийка двадцать восьмого калибра: изящное, легкое ружьецо. То, которым Иванов пугал Алексина.

— С этой пукалкой ты заставляешь охотиться меня? — упрекнул Алексин.

— С ней, — ухмыльнулся Иванов.

Тут жена егеря принесла чай и картофельные ватрушки, еще горячие, к ним топленое масло.

Старики пили чай, ели ватрушки, поливая их горячим маслом. Поев, стали ждать хозяина. Сидели рядышком — им не хотелось на улицу, где было сыро, ветрено, знобко. Им вообще ничего не хотелось, только бы дремать в этой теплой комнате, поглядывая то на ружья, то на чучела, что сидят в каждом углу.

Отличные чучела! Превосходные!

Старики разглядывали вечно токующего глухаря, созерцали тетерева, серую куропатку, ястреба, дупеля.

В коллекции старшего егеря был даже рябчик, истребленный в этих местах лет двадцать назад. Но чучело свежее, чистое.

— Голову даго на отсечение, это овражный рябчик, — сказал Иванов. Они заговорили о тех рябчиках, что не улетели с глухарями в тайгу, а ушли в овраги, густо заросшие осиной, черемухой и ольхой. Живут там, а охотники в них не верят.

Пришел егерь: бодрый, красный, пахнущий смолой и потом. Он заговорил о рябчиках, перебравшихся в овраги. Видел их сегодня — живут не тужат.

Умные! На манок не возьмешь, их ничем не возьмешь, такие глубокие заросшие овраги.

После чая и разговоров пришла пора спать.

Алексина хозяева положили на диване, Иванову принесли раскладушку. Постельное белье было свежее, прохладное, приятное. Лунный свет то и дело прорывался сквозь бегущие тучи. Поблескивали ружья и стеклянные глаза филина, посаженного на этажерку у окна.

Старики лежали и слушали звуки дома.

Вздыхая, бродил по комнатам Гай, стучал когтями по половицам. Звякал цепью во дворе гончак. Лайка влезла на завалинку и заглядывала в окно.

Она поднималась на задние лапы и смотрела на них, вырисовывая свой легкий и остроухий силуэт на стекле.

Временами она сбегала с завалины и помогала лаять гончаку — резким и звонким лаем. Гончак вел основную партию голосом могучего колокольного звучания.

Это было красиво.

Старикам после крепкого чая расхотелось спать. Они долго слушали лай собак (он несся в ночи к звездам), потом говорили о ружьях. Иванов шептал другу, что ружья егеря хуже его автоматического «Шогрена».

Старший егерь тоже не спал. Он ушел на кухню и там сидел. Пил холодный чай с медом и размышлял об охоте, какой она будет.

Старичков надо удивить, так он решил. Затем поразмышлял о своем — слишком уж близок город. Мало зверя и птицы, скучно!

Пришел Гай и лег к его ногам, грея их. В окно заглядывала луна. Поблескивала железная крыша соседского дома.

И старший егерь мечтал, как он будет восстанавливать здешний лес. Вот бы вырастить такую свирепую крапиву (и посеять где надо), чтобы туристы не вытаптывали лес. А охота… Ничего, он еще разведет куропаток, серых.

Егерь не мог отрешиться от беспокойства за лес, от разговора со стариками, которые за ужином хвалили старые ружья.

Старички находили, что ружья «Зауэр» не так уж хороши, толковали, что англичане — вот те выделывали первоклассное оружие.

Ох, эти мудреные, лукавые, обожаемые старички, давшие ему такую собаку! Они многоопытные, беспощадные судьи охотничьих собак на полевых испытаниях, на выставках. А какие они охоты пережили! Сколько повыбили дичи, стреляли за одну охоту по пятьдесят — сто куликов или уток-крякух! И рядом с четкой мыслью о завтрашнем дне шли глухие и неясные мысли о человеке и природе вообще, сейчас и в будущем.

К пяти часам утра охота представлялась егерю так: они уезжают в поле. Там есть тетерев, живут куропатки — штук сто. Правда, места эти открыты всем ветрам, зато старики узнают силу чутья собаки, увидят работу Гая на открытом месте. Будто в кино.

Итак, на рассвете они сядут в «газик» и уедут, а затем побредут с ружьями. Спать некогда. Егерь занялся готовкой, не беспокоя жену.

Он принес дров и затопил печь, с удовольствием нюхая горький дымок.

Поставил на огонь котел — сварить овсянку собакам.

Старикам и себе он приготовил завтрак — картошку, яйца и вареную тетерку. Пахло готовкой, стучал крышкой закипающий чайник.

Егерь вышел на крыльцо. День обещал быть холодным и ветреным. Ежась, глядел на просыпающееся село: хозяйки затопляли печи. Затем пошел к Алексею — шоферу.

— Здорово! — сказал он. — Через полчасика подъезжай ко мне. Возьмешь Ивана, с ним махнете в квадрат номер семь.

— Как стариканы? — спросил шофер.

— Спят без задних!

Но егерь ошибся — старики проснулись ровно в шесть. Они быстренько вскочили, увидели в окно начинающийся день, холодный, быть может, со снегом.

— Разве собака покажет в такой день хорошую работу? — расстраивался Алексин. — Ветер унесет запахи.

— Пропала охота, — соглашался Иванов.

…Егерь снял ружье для Алексина. С удовольствием: не ружье — перышко. Двадцать восьмой калибр — редкая вещь!

Из стола он вынул патроны к нему.

Хороши были патроны — гильзы латунные, сияющие, новенькие, капсюли загнаны до упора, пыжи, чтобы не выпали, залиты пчелиным воском. Сам у пасечника брал. А ружьецо, даром что легкое, бьет недурно, старик приятно удивится.

Да и много ли ему надо? Возьмет парочку куропаток — и за глаза. Себе егерь взял «Зауэр» двенадцатого калибра и повел стариков в кухню завтракать. Мимоходом взглянул в окно — все угадывающий Гай уже сидел в «газике».

Они ехали на охоту в молчании. Дорога шла полями — сумрачными, оголенными, бесконечными. Небо было мятущееся, серое.

Не поймешь: то ли оно прояснится, то ли осыплет дождем. Или, чего доброго, снегом.

Машина ушла. Охотники и черный пойнтер Гай остались у бурого поля. Огромного, пустого. И если бы не березы на краю его, не далекий лес, то казалось бы, что вся земля — поле.

Стерня торчала будто грубая щетина. Подувал пробными вздохами ветер-снеговик.

— Не простудить бы Гая, — встревожился Алексин.

— На ходу он не замерзнет, а кончит охоту — попонку надену. Как бы снег не пошел (старший егерь поглядывал на небо).

— Нет, снега не будет, — уверил Иванов. — Поясница не болит.

Охотники ждали, когда чутье Гая освободится от бензиновой тяжелой вони и станет свободным и сильным чутьем, в миллион раз сильнее человеческого.

Пока что они собирали ружья.

Было легко сложить двустволки: раз-два, и готово. Но с автоматом «Шогрен» Иванову пришлось мучиться. И не сложна его сборка, да забывчива старость.

Он складывал ружье, и все неудачно. Но сложил-таки и зарядил, опуская патроны в магазин один за другим, громко восхищаясь удивительной конструкцией ружья.

— Итак, план охоты такой, — говорил старший егерь. — Начнем отсюда и тихо двинемся к лесу. Нам могут попасть на мушку тетерева и куропатки, белые. Может угодить и заяц. Я знаю ваше пристрастие к зайцам, товарищ Иванов, и прошу сдержать нетерпение — до ноября. Ваше ружье, Николай Валентинович, я понесу сам и буду отдавать для выстрела. Не возражайте, обидного здесь нет, с каждым сердцем может случиться. Ну, начали, Гай, вперед!