— Эх, — сказал Прохватаев, — тоска, братцы! Прошли боевые годы. Мне бы с шашкой сейчас, на коня бы, беляков бы рубать!..

Он опустил голову на руки, и плечи его затряслись от рыданий. Ему и в самом деле казалось, что прежде он мчался с шашкой на коне и рубал беляков и целые полки от него бежали. В общем, он не так уж далек был от истины. Он непременно мчался бы и рубал, если бы только это не было так опасно. Но сейчас он ясно помнил, как все это было. Не могло быть неправдой то, о чем он столько раз и так подробно рассказывал.

У Малокрошечного тоже стало скорбное лицо. Он скорбел вместе с председателем горсовета. Он жил его чувствами, думал его мыслями, он даже сказал: «Эх!» — не очень громко, но так, чтобы все-таки было слышно, и даже в руке его появилось что-то такое, будто она тоже держала шашку. Но в это же время его глаза замечали все, что делает Катайков. Одно не мешало другому. Он мог думать сразу о разном и чувствовал сразу по-разному.

Катайков наклонился к Булатову и негромко сказал:

— Возьмите ваше удостоверение. Вы едете проверять, как идет заготовка дров для города.

Булатов взял бумажку и спрятал ее в карман.

— У всех есть? — спросил он.

— У Тишкова и Гогина, — сказал Катайков, — а мне не нужно. Я по своим торговым делам.

— А для нее?

— Для нее я придумал лучше. Почему бы вам не оформить брак? Не записаться?

— Где же это записаться? — спросил Булатов. — Здесь, что ли?

— А почему ж? — Катайков чуть усмехнулся. — Председатель горсовета небось поважнее какой-нибудь регистраторши. Он и запишет.

— А книга? — спросил Булатов.

— У Пружникова.

— А справка о браке? Она ведь на бланке пишется.

— И бланк приготовлен.

— Вы молодец! — сказал Булатов. — Мне это не пришло в голову.

— Значит, решено, — сказал Катайков. — Празднуем свадьбу?

Булатов кивнул головой.

— Наливайте! — крикнул Катайков неожиданно пьяным голосом.

Ольга удивилась: только что голос у Катайкова был совсем трезвый.

— Что он сказал? — спросила Ольга Булатова. — Какая свадьба?

— Наша, — сказал Булатов. — Я хочу, чтоб ты была моей женой по закону.

— Мне все равно, — сказала Ольга, — но я рада, что ты хочешь этого.

Один из угодливых разлил водку. За столом было тихо. Прохватаев все еще закрывал ладонями лицо, и плечи его изредка вздрагивали. Пружников осторожно, но настойчиво теребил его за рукав.

— А? Что? — спросил Прохватаев, поднимая голову.

— Пора начинать, — сказал Пружников.

— Что начинать? — Прохватаев смотрел мутными глазами и понять ничего не мог. Потом все-таки в глазах его мелькнула какая-то мысль. — Расписочку-то я получил? — сказал он и растерянно полез в карман.

Катайков уже сидел рядом с ним, как-то незаметно переместившись, будто там и было его место, рядом с председателем горсовета.

— Расписочка — вот она, — сказал он, легонько ударив себя по карману. — Да ведь ты хотел молодых записать...

— Куда записать? — спросил Прохватаев.

— Как — куда? В книгу записей актов гражданского состояния. Все чин по чину, как по закону положено.

— Да ты что, с ума сошел? — Прохватаев смотрел совсем обалделый. — Что ж мы в горсовет, что ли, поедем?

— Забыл! — удивился Катайков. — Честное слово, забыл! — и рассмеялся весело и добродушно.

И сразу же рассмеялся Малокрошечный, тихо затрясся от смеха Пружников, трое угодливых стали хихикать одинаково и даже почти в такт. На лице Гогина показалась улыбка, и, откинув голову, весело расхохотался Тишков.

— Да что я забыл-то? — смущенно спросил Прохватаев.

— Книгу для записей велел привезти, — сказал Катайков, с трудом выговаривая слова от смеха. — И бланк для справок. Сам сказал: запишу. Все привезли, молодые приехали, а он позабыл!

И снова все хохотали, прямо покатывались от хохота. Прохватаев смотрел растерянно, а потом и сам засмеялся и махнул рукой.

— Вот черт! — сказал он. — И в самом деле, забыл. Знаете, голова не тем занята. Дела государственные! — И он значительно поджал губы.

И сразу же прекратился смех, и у всех сделались значительные, серьезные лица. О делах государственных следовало говорить в тоне уважения и почтительности.

— Ладно, — сказал Прохватаев, помолчав сколько положено, — давайте свадьбу играть.

— Музыку! — крикнул Катайков. — Стаканы несите! Свадьбу играем!

Тишков рванул гармонь и заиграл что-то такое веселое и лихое, что сразу изменилось все настроение. Девка вбежала с подносом, на котором стояли стаканы, и быстро расставила их привычной рукой, будто швыряя, но так, что они становились точно по одному перед каждым гостем. Пружников вдвоем с одним из угодливых устанавливал стол в углу, второй угодливый нес чернильницу и ручку с пером. Катайков вел под руку Прохватаева, а Булатов взял за руку Ольгу. Они встали. Не переставая играл Тишков, наклонив ухо и будто слушая, что говорит гармонь. Пружников сел за стол и раскрыл огромную книгу. И вот уже Булатов и Ольга стоят перед ним, и Пружников задает вопросы об имени, отчестве и фамилии, о годе рождения, и рядом стоит Прохватаев, и все гости, и Булатов держит одной рукой за руку Ольгу, а в другой по-прежнему сжимает мешок, в котором лежит шкатулочка.

Странное у Ольги состояние. Умом она понимает, что все это глупо, ужасно и отвратительно, что какой-то ведьмин шабаш, а не свадьба разыгрывается в этом старом, прогнившем, проеденном крысами доме. Умом она понимает, как чудовищен весь этот пьяный гомон и пьяный председатель, который творит беззаконие. Умом она все это понимает, а на душе у нее спокойно. Ей кажется, что все это неважно. Важно то, что она с Булатовым, что она теперь связана с ним навсегда, что впереди предстоят испытания и опасности, что она готова к этим опасностям и любые испытания выдержит. Через что угодно она пройдет так же спокойно, полная своей любовью, не запачкав даже краешек подола, ничего не осквернив, как она проходит сейчас через эту дикую и непристойную сцену.

Быстро заполняет Пружников соответствующие графы, четким писарским почерком пишет все, что полагается, на бланке справки о браке, потом размашисто расписывается Прохватаев, потом расписываются Ольга и Булатов, и Гогин и Тишков как свидетели. Потом Прохватаев вынимает из кармана круглую маленькую печать и долго дышит на нее и, тяжело вдавливая, прикладывает ее к записи в книге и к справке. И всем подают на подносе водку, и все выпивают полные стаканы. Только молодые не пьют. И стаканы летят на пол, и некоторые бьются, а некоторые, подпрыгивая, катятся по деревянному полу.

И уже Тишков снова сидит на лавке, а остальные расселись вокруг стола, и вдруг, медленно раздвинув гармонь, Тишков начинает играть протяжную, грустную песню. И у всех становятся спокойные, серьезные лица. И, облокотившись на стол, запевает Прохватаев тихо и медленно:

Теперь уже поют все. И будто другие люди сидят перед Ольгой. Исчезла угодливость с лиц трех одинаковых. Спокойно и торжественно выводят они слово за словом, и на лицах у них написано понимание замечательной красоты этих слов и глубокой значительности мелодии. И Катайков поет, полуприкрыв глаза, будто забыл о вечной суете своей жизни, будто ему сейчас самому кажется по сравнению с песней страшной ерундой то, что его занимало всегда. И даже Малокрошечный, и даже Гогин стали другими, обыкновенными людьми, с обыкновенными чувствами, среди которых много чистых и замечательных.

Приехала матушка через три года и не узнает свою дочь. Вместо красавицы, вместо милого чада перед нею старуха. Мать спрашивает: