Все видели, что старая гага смотрела на Олле долго и задумчиво.

Чипи и Чап хранили молчание. Им казалось, что заговори они вдруг — и незримая, невидимая беседа старых гаг оборвется.

И только Слирри знала, что не говорят друг с другом брат и сестра, а просто молча переживают дни разлуки, как бывает всегда, когда встречаются давно не видевшиеся два очень старых и очень больших друга.

Наконец старый Олле перевел взгляд на тесно сбившихся вместе Чипи, Чапа и Слирри:

— Я вижу, что твоя семья дружна.

— Да, Олле. Вот это — твой племянник Чап и твоя племянница Чипи. А это Слирри, моя молодая сестра, наша добрая Слирри, которую мы все горячо любим.

— Такую любовь надо заслужить. Пусть в жизни тебя догоняет удача, моя молодая сестра.

— Пусть будет так, как сказал Олле. У него всегда была лёгкая рука, — сказала Вперёдсмотрящая.

— Пусть будет так, — как эхо, подхватили Чипи и Чап.

Последние дни перед отлётом семья Вперёдсмотрящей провела со стаей. Вместе кормились они у маленьких луд, вместе носились по заливу, пробуя силу крыльев молодых гаг, и вместе улетали ночевать в море. Старый Олле был очень осторожен и всякий раз избегал приближаться к материку. Но вот прошло два дня, и наступил последний вечер перед отлётом. Было заметно, что взрослые гаги взволнованы, и, глядя на них, притихли молодые. Даже Олле, старый и мудрый Олле, беспокойно смотрел то на падающее в море солнце, то на берег, подёрнутый сизой дымкой предвечерней мглы, а то вдруг принимался пристально разглядывать молодых, беспокоясь, хватит ли у них мужества стойко перенести опасности и невзгоды трудного перелёта.

Но закатилось солнце, и пришла тьма, скрывшая от глаз берег, море и небо.

Наступила последняя ночь у берегов, которые дали им приют и у которых прошла ещё одна весна, ещё одно лето и ещё одна осень их жизни.

Ночь принесла сны. Но сны эти были беспокойны. То одна, то другая гага вскрикивала во сне, и старый Олле всякий раз высоко поднимал голову, прислушивался к ночным звукам, вглядывался в тьму сентябрьской ночи и, успокаивая, тихо произносил:

«Это только дурной сон. Всё спокойно. Спите и набирайтесь сил».

Чуткий слух старого Олле ловил шорохи бегущих волн и привычные с детства ночные голоса моря, доносившиеся из глубин, — низкие, глуховатые и долгие. Старый Олле верил, что это поют рыбы. Так в детстве ему говорила об этом мать, и они вместе с Вперёдсмотрящей и братом Реди часами прислушивались к этим звукам, силясь разгадать таинственный язык поющих рыб. Но теперь он уже состарился и Вперёдсмотрящая тоже, и нет уже в живых драчуна Реди, и давно нет в живых подарившей им жизнь матери.

Их убили люди, — а море и небо остались такими же, как в те далекие дни.

Всё так же тяжело вздыхает море, когда первые порывы ветра прилетают с севера, неся с собою туман и тучи с дождём; по-прежнему поёт оно в ночи таинственными голосами, и вечно над ним высоко-высоко в небе, почти прямо над головой, горит, поблёскивая голубым пламенем, Полярная звезда.

Тысячи лет назад было море таким же, как застал его Олле, и через тысячи лет после него останется оно таким. И в этом страшно большом интервале, который не имел для старого Олле ни начала, ни конца, маленькой искоркой, вспыхнувшей на мгновение, чтобы погаснуть навсегда, мелькают отдельные жизни. И его жизнь тоже. Они мелькают, чтобы в этот миг ярчайшего горения передать другим то, что возникло однажды, — искорку жизни. Никто не мог объяснить Олле, зачем возникла она и почему должны они, никому не мешающие и всеми гонимые, нести её через величайшие испытания, бережно передавая от родителей к детям, из поколения в поколение, через века и тысячелетия. Наверно, и был в этом смысл, но он был так глубок и скрыт, что старый Олле не понимал его. Он просто думал, что однажды появившийся разум и способность видеть и запоминать боятся забвения и потому страшатся оборвать то, что возникло без их ведома. И поэтому разум обязал всё живое охранять эту искру, и тогда появилось в мире удивительное чувство, и было имя его — Долг.

Вот и старый Олле, выполняя свой долг, завтра поведёт за собой стаю птиц, доверивших ему свою жизнь, поведёт далеко на север, к берегам Мурмана, куда доходят тёплые воды Гольфстрима и где поэтому всю зиму не замерзает море.

Там, у берегов Мурмана, в спокойных бухтах и губах, будут держаться гаги всю зиму, и будет эта зима долгой.

Там соберутся гаги со всего Белого моря и даже с Новой Земли, и тогда можно увидеть, что их совсем не так много, всего несколько тысяч! В бурные дни ненастья, когда свирепые зимние штормы у берегов Мурмана сделают море страшным, гаги войдут в глубокие бухты, прибьются к берегам и будут терпеливо ждать, когда успокоится море. В поисках корма их стаи двинутся вдоль берега на запад, и это передвижение будет идти всю зиму вплоть до апреля, когда первое дыхание весны, предвестник важнейших событий в их жизни, могучим порывом не повернет это движение обратно — на восток!

И тогда снова старый Олле, если у него останутся силы, поведёт на юг, к местам будущих гнездовий, новые стаи. И снова ему доверят жизнь более молодые, потому что он стар и хорошо знает, когда лучше сделать стоянку, где безопасней выбрать ночлег и вернее достать пищу. Вот и сейчас, когда спит его маленькая стая, Олле только чутко дремлет и думает, думает о простых и сложных вещах, о своем долге и своей старой сестре, которой всё трудней и трудней выполнять её долг перед природой. Раньше Вперёдсмотрящая приводила с собой на север по пяти молодых гаг, а в этом году ей удалось сохранить только двух. Олле понимает, что оба они, брат и сестра, уже очень стары и, наверное, немного осталось времени, когда вместе с ними исчезнет память о них, а со смертью детей придёт полное забвение.

Ах, какие грустные мысли приходят сегодня в голову старого Олле! Наверное, он действительно сильно постарел. И ему надо было бы немного отдохнуть — ведь завтра предстоит долгий путь. Завтра стая, изредка и ненадолго присаживаясь на воду, чтобы отдохнуть, будет лететь и лететь весь день, пока хватит сил у молодых, и чуть-чуть впереди, на полкрыла, но обязательно впереди, будет лететь старый Олле.

Два десятка глаз будут внимательно смотреть на него и доверчиво повторять все его движения, потому что он, Олле, летит вожаком!

На востоке появилась узкая оранжевая полоска света. Она постепенно росла, ширилась, и предрассветные короткие сумерки казались лиловой шалью, наброшенной на плечи сентябрьского утра. Но вот показалось солнце из-за горизонта, совсем крохотный кусочек солнца, и неудержимый поток света, переливаясь через край горизонта, хлынул и затопил пространство над морем.

В тот же миг небо блеснуло голубизной, и наступило утро.

Просыпались гаги, умывались, громко хлопая крыльями по воде и вздымая вокруг себя целые фонтаны брызг. Весело перекликались они, приветствуя новый день, но было заметно, что все они — старые и молодые — выжидающе посматривают на старого Олле. Но вожак молчал, спокойно плавая среди стаи. Тогда гаги принялись за еду. Олле дал им поесть, совсем немного, чтобы только утолить первый голод, но не лететь с полным желудком. И когда он решил, что они съели достаточно, он отплыл в сторону и бросил клич.

— Слушайте меня и летите за мной! — крикнул он. — Слушайте и летите! Слушайте и летите! — И, продолжая кричать, захлопал, разбегаясь по воде, короткими мощными крыльями и поднялся в воздух.

Одна за другой поднимались на крыло и летели вслед за старым Олле гаги, пристраиваясь к нему сбоку. Вот тяжело взлетела Вперёдсмотрящая, и одновременно с нею поднялись Чап, Чипи и Слирри. Они быстро развернулись в каре и маленьким звеном — Вперёдсмотрящая и Слирри по бокам — понеслись за стаей. Ещё несколько мгновений, и вся стая выстроилась развернутым полукругом. Сначала гаги каждой семьи держались ближе друг к другу, но постепенно расстояние между ними стёрлось, и они помчались дальше крылом к крылу. Старый Олле сделал большой круг над заливом, чтобы гаги в последний раз могли взглянуть на море и землю, где взрослые дали жизнь детям и дети стали взрослыми, где всё было знакомо и даже горькое принадлежало здесь только им. Они покидали землю, где каждый из них оставил частичку своей жизни, и каждый из них посылал берегу свой прощальный привет.