— Это не пьяницы, это наркоманы.

— Но вы согласны со мной, Хилари?

— Согласен.

— Я считаю — это недопустимо.

— Хилари, а Фредди говорил вам, какую пантомиму мы будем ставить?

— Нет. Я еще ничего ему не говорил. Это будет «Питер Пэн».[8]

— Не может быть!

— Вам не правится «Питер Пэн», Хилари?

— Это моя любимая пьеса.

— Хилари считает, что Фредди испоганит ее.

— Можно не спрашивать, кто будет играть Хука и мистера Дарлинга.

— Режиссер всегда забирает себе главную роль.

— Фредди — актер manqué.[9]

— Чрезвычайно двусмысленное произведение, — заметил Клиффорд Ларр. — Вы склоняетесь к фрейдистской интерпретации?

— Нет, скорее — к марксистской.

— Гм.

— Не надо быть таким негативистом, Хилари.

— А почему бы не интерпретировать ее в христианском духе: Питер — это младенец Христос?

— Хилари говорит, почему бы не интерпретировать пьесу в христианском духе?!

— Реджи Фарботтом будет играть Сми.

— Бр-р-р.

— Хилари завидует.

— Мне пора, — сказал Клиффорд Ларр. Он всегда уходил рано. Мы гурьбой двинулись наверх.

После того, как он ушел, мы сели в гостиной пить кофе и, естественно, принялись обсуждать его.

— Такой несчастный человек, — сказала Лора. — Мне так его жаль.

— Я ничего о нем не знаю, — сказал я, — и не знаю, почему вы считаете его несчастным. Вы оба вечно считаете людей несчастными, чтобы можно было их пожалеть. Я подозреваю, вы считаете его несчастным только потому, что он не женат. Вы, наверное, и меня считаете несчастным. Как только я уйду, вы скажете: «Бедный Хилари, мне так жаль его: он такой несчастный».

— Не надо, Хилари, нас кусать, — сказал Фредди. — Еще виски?

— Капелюшечку.

— Что-что?

— Капелюшечку.

— Ну, а я все-таки считаю, что он несчастный, — заметила Лора, наливая мне виски. — Он ведь интересный мужчина, но держится так сухо и церемонно и говорит только о фунте стерлингов. Ни о чем личном, никогда. Я думаю, у него есть тайное горе, которое он скрывает.

— Женщины всегда считают, что у мужчин есть тайное горе. Это помогает отбивать их у других женщин.

— А мужчины вроде вас, Хилари, считают, что женщины всегда оговаривают других женщин.

— Правильно, дорогая, не давай ему спуску.

— А потом он носит крест на шее.

— Клиффорд? В самом деле?

— Во всяком случае, что-то на цепочке, я думаю, крест — я видела летом, когда он ходил в нейлоновой рубашке.

— Ты ведь не рассердилась на меня, Лора, правда, не рассердилась?

— Конечно, нет, глупенький! Хилари разважничался, но поставить его на место ничего не стоит.

— Неужели Клиффорд верующий — быть не может!

— Не знаю, — сказал Фредди, — он такой замкнутый, так наглухо застегнут на все пуговицы — я думаю, настоящих друзей у него вообще нет. Так что он вполне может быть католиком. Я, конечно, не осмелюсь его спросить.

— Лора считает, что ему нужна женщина.

— Хилари опять начинает задираться!

— Я хочу играть Сми.

— Просто Хилари хочет сделать бяку Реджи.

— Вы это серьезно, Хилари? Если вы захотите, из вас вполне может выйти пират…

— Я это, конечно, несерьезно. Вы же знаете, как я отношусь к пантомимам, которые мы ставим.

— Хилари против живых картин.

— Слава Богу, да.

— Пойду поищу коньяк, — сказал Фредди. И вышел.

Я так и не понял, как надо толковать эти исчезновения Фредди но четвергам — была ли то просто случайность, или они сговаривались с Лорой, и он уходил, чтобы дать ей возможность порасспросить меня о более интимных вещах. Она, естественно, тут же принималась меня прощупывать и не теряла времени даром.

— Мне кажется, у вас какое-то тайное горе, Хилари.

— Не одно, а сотни две.

— Ну поделитесь со мною хотя бы одним.

— Я старею.

— Глупости. А как поживает Кристел?

— Хорошо.

— А как Томми?

— Хорошо.

— Хилари, до чего же вы любите молоть языком!

Расстался я с Импайеттами вовсе не для того, чтобы идти домой. Я не стал у них задерживаться, потому что до полуночи должен был попасть еще в одно место. Моим хозяевам я об этом, конечно, не сказал: они сочли бы мой поступок «дурным тоном». По четвергам я всегда являлся к Кристел (Кристел — это моя сестра), чтобы вытащить от нее Артура Фиша. Это «вытаскивание» стало уже традицией. Дело в том, что Кристел было иной раз трудно избавиться от Артура, поэтому мне следовало явиться и увести его. А быть может, я сам решил установить наблюдение — во французском и английском понимании этого слова — за отношениями моей сестры и данного молодого человека? Так или иначе, происхождение этой традиции кануло в Лету. Ведь Артур-то был не так уж молод, как, впрочем, и все мы.

Кристел жила в однокомнатной квартирке на захудалой улочке за Норс-Энд-роуд, и, если быстро идти, я мог покрыть расстояние, отделявшее эту улочку от Куинс-Гейт-террейс, минут за двадцать. Я всегда старался ходить но Лондону пешком, когда позволяло время. Кристел была моложе меня больше, чем на пять лет, и, как и я, одинока. Она перепробовала много разных занятий. Была официанткой, секретаршей, работала на шоколадной фабрике. Теперь она решила стать портнихой, по, насколько я понимал, большую часть времени перешивала юбки соседок за несколько пенсов. Я ей немного помогал деньгами. Кристел жила предельно экономно. Самым большим ее расходом было угощение, которое она устраивала раз в неделю Артуру и мне. Импайетты никогда не приглашали Кристел на ужин, ибо она для таких приемов была слишком мало начитанна. Лора изредка приглашала ее на чай.

Кристел жила одна в маленьком захудалом двухэтажном домишке. Ее квартирка с крошечной кухонькой занимала верхний этаж. В кухоньке стояла ванна. Туалет находился на нижнем этаже, где был также кабинет зубного хирурга и его приемная. В подвале периодически появлялся механик по ремонту мотоциклов и (как нам казалось) хранитель всякой краденой мелочи. Это был — или был тогда — крайне бедный и обветшалый район. Штукатурка на фасадах, некогда окрашенных в разные цвета, стала везде равно грязно-серой; местами она облупилась, обнаруживая кирпичи цвета охры. То тут, то там зияющее пустотой или забитое досками окно или дверной проем без двери громко возвещали о крушении надежд. Жили здесь главным образом «старые жильцы», все еще платившие прежнюю низкую квартирную плату (к ним принадлежала и Кристел), и хозяева не считали нужным ремонтировать для них дома.

Я открыл дверь своим ключом и полез наверх. Кристел и Артур сидели за столом. При моем появлении оба встали — по обыкновению с таким видом, точно они меня побаивались. В таких случаях они выглядели слегка виноватыми. И не потому, что перед моим приходом занимались любовью, а как раз потому, что не занимались. Кристел в тридцать пять лет была все еще девственницей. Артур был влюблен в нее, по и только — уж это-то я твердо знал. На сей раз мне показалось, что атмосфера была более наэлектризованной, чем обычно, словно я своим появлением прервал какой-то особенно горячий спор. Это меня раздосадовало. Артур сидел весь красный, а Кристел как-то нелепо суетилась, показывая, будто занята самыми обычными, невинными делами. Вполне возможно, что до моего появления они держались за руки. На столе стояла принесенная Артуром бутылка дешевого вина. Кристел почти ничего не пила. Так что на мою долю всегда оставалось предостаточно.

Я присел к столу на свободный третий стул. Кристел и Артур тоже сели. Стол был кухонный, из желтых сосновых досок с приятной шероховатой зернистой поверхностью, что побуждало Кристел яростно выскребать хлебные крошки. Его никогда не накрывали скатертью, за исключением субботних вечеров, когда я приходил к Кристел ужинать. Мы сидели точно три заговорщика под голой лампочкой, свисавшей с потолка посреди комнаты. Кристел уже убрала тарелки. Артур палил мне бокал вина.