— Ах, да. Итак, я читала в постели, когда началось землетрясение.

— И?..

— Раздался страшный грохот. В испуге я залезла с головой под одеяло, молясь о том, чтобы он прекратился. Все вокруг тряслось все сильнее и сильнее. С полки упала на пол моя фарфоровая кукла и разбилась. Я заплакала — я боялась, что в следующий момент рухнет крыша и я окажусь погребенной там, где лежу! Наконец комната перестала качаться. Я тут же схватила канделябр и, соскочив с кровати, выбежала на лестницу поглядеть, не пострадал ли кто из домашних. Кто мог знать, что это был еще не конец? Внезапно лестница у меня под ногами начала крениться… Огромная, двенадцатифутовая люстра от Тиффани, подвешенная к потолку третьего этажа прямо над бальным залом внизу, качнулась на мгновение в мою сторону и рухнула, усыпав пол тысячами стеклянных осколков… Я ухватилась за перила, чтобы не упасть, но нечаянно задела свечу и волосы мои моментально вспыхнули.

— Вы, должно быть, ужасно испугались, — прошептала я потрясение.

Гримаса боли исказила ее черты и лицо стало похожим на сморщенное яблоко.

— Я закричала. Я кричала и кричала без остановки. Каким-то образом я сообразила задуть свечу, но к тому времени голова моя была уже вся в огне. Запах горящих волос и плоти был ужасен… мне казалось, я умираю.

Я взяла ее руку в свои ладони.

— Успокойтесь. Все в порядке. — Фраза была невероятно глупой, но я просто не знала, что еще сказать.

— Миссис 0'Хара, наша домоправительница, — продолжала Виктория, — добралась до меня первой. Мгновенно скинув с себя халат, она набросила его мне на голову, чтобы сбить пламя, но исправить что-либо было уже поздно.

— Как ужасно, — прошептала я, вспоминая прекрасного живого ребенка на фотографиях. Потерять в одночасье брата и собственную юность, ужасно!

— Да, ужасно, — Виктория снова опустилась в свое кресло-качалку и возобновила мерное качание взад-вперед. — Но ведь мы не можем изменить свое прошлое, не так ли?

Она окинула меня задумчивым взглядом.

— Знаешь, мне бы хотелось, чтобы ты отвезла меня в субботу в Стюарт-хауз. Каким бы заброшенным ни выглядел этот старый дом, там я всегда словно молодею. Отец, мне кажется, чувствовал то же самое. Возможно, поэтому он и выбрал это место для застройки, Я говорила тебе, что в доме не работал ни один компас? Натаниэль был доволен до отчаяния, пытаясь найти логическое объяснений этому феномену. В конце концов он решил, что помехи создает своего рода магнитное поле под домом.

Я отвела глаза. Не могла я сказать ей про дом, ну никак не могла. Во всяком случае, сейчас. Аполлон тоже выглядел подавленным, словно он прочел мои мысли.

С Аполлона я перевела взгляд вновь на Викторию, и у меня вдруг мелькнула дикая мысль, что она прекрасно знает то, о чем я предпочла умолчать. Дыхание ее было неглубоким, еле слышным, словно она впала в транс, а взгляд устремлен куда-то в пространство. В глубине ее глаз застыло какое-то странное выражение. Не совсем печаль; если бы не полная несуразность подобного предположения, я могла бы поклясться, что это был… восторг. Я заговорила с ней, но она, похоже, целиком ушла в себя и сейчас раскачивалась в своем кресле все быстрее и быстрее, словно подталкиваемая какой-то невидимой силой. С губ ее слетало какое-то неясное бормотание, и когда я вновь обратилась к ней, она не ответила.

Мы с Аполлоном закончили наши дневные занятия в гимнастическом зале и бежали трусцой домой, когда меня вдруг охватило страстное желание свернуть к Стюарт-хаузу. Я мысленно прикрикнула на себя, приказав забыть про этот старый дом, который становился для меня просто каким-то наваждением, тем более что очень скоро он должен был превратиться в гору опилок и щебня. И однако меня не отпускала сумасшедшая мысль, что если там как следует покопаться, то, возможно, удастся найти под полом тайник, в котором кто-нибудь из Стюартов спрятал бумаги, представляющие сейчас огромную ценность. Разумеется, подобная находка лишь приостановила бы казнь на какое-то время, не более того. Но Виктория явно угасала, находясь в последнее время по существу на грани двух миров. Сколько она могла еще протянуть? Скорее всего, лишь несколько дней или, в лучшем случае, несколько недель. Если бы только я могла приостановить приведение приговора в исполнение до того, как она умрет, избавить ее от страданий…

Когда мы пробежали мимо трамвая на Калифорния-стрит и свернули на Ван-Несс-авеню, Аполлон залаял. Мгновенно я почувствовала приступ раздражения; если бы не эта проклятая собака, я могла бы сейчас сесть на трамвай и через несколько минут быть уже дома. Время от времени я подумывала о том, чтобы избавиться от этого уродливого источника беспокойства, но всякий раз меня останавливала мысль, что этим я могу обидеть Викторию. Итак, нравилось мне это или нет, я была накрепко связана с Аполлоном и была вынуждена терпеть его общество.

Мы пробежали несколько кварталов с отреставрированными викторианскими домами, в которых теперь размещались магазины розничной торговли и бутики. Картины, которые открывались по пути нашему взору, были самыми что ни на есть обычными: клерки, делающие покупки, рокеры-панки с английскими булавками в ушах, нищий, выпрашивающий милостыню у дамы в мехах подле модного салона-парикмахерской, педераст в женской одежде, прогуливающий своего пушистого, выкрашенного в розовый цвет пуделя с розовым же бантом под стать.

Обслюнявив мои кроссовки, Аполлон тут же устремился за пуделем, и я с силой дернула за поводок.

— Идем, Ромео, — отругала я его. — Нас ждет работа. Сейчас совсем не время заниматься любовью.

Итак, последнее слово осталось за мною. Так, во всяком случае, я считала тогда. Истина же заключалась в том, что в ту минуту мы стояли на пороге единственной величайшей любви в моей жизни. Стояли буквально. Подняв глаза, я увидела прямо перед собой заколоченный Стюарт-хауз, который словно ждал, когда мы его освободим. Солнце уже клонилось к закату, и на дорожке, ведущей к дому, лежала отбрасываемая им мрачная тень. Сказать по правде, этот старый особняк вызывал у меня дрожь. Но ради Виктории я постаралась сдержать свое буйное воображение и, поднимаясь по широким, в трещинах ступеням на веранду, заставила себя не обращать внимания на ползущие по коже мурашки.

Мне не пришлось взламывать дверь, что меня несказанно обрадовало, поскольку я была не совсем уверена в своей способности совершить этот подвиг с помощью кредитных карточек и шпилек для волос. Одно из окон было разбито брошенной кем-то пивной бутылкой, которая так и осталась лежать в комнате на выцветшем ковре, так что я просто вынула из рамы осколки стекла и влезла внутрь. Или, вернее, сунула вначале внутрь Аполлона, не обращая внимания на его поскуливание и царапанье, а потом уж влезла сама.

Внутри оказалось темнее, чем я ожидала и, сунув руку в сумочку на ремне у себя на талии, я достала оттуда маленький, в форме авторучки фонарик. Весьма неподходящий источник света даже для археолога-любителя, но другого, к сожалению, у меня не было.

— Эй! — громко позвала я, обводя лучом фонаря комнату. Мне не хотелось никаких сюрпризов. Разумеется, я всегда носила с собой в сумочке газовый баллончик — просто так на всякий случай, — но у меня не было ни малейшего желания применять его на практике. Если в комнате расположился какой-нибудь бомж, решила я, то я тут же вылету отсюда и выкину всю эту глупую затею из головы.

Однако в комнате никого, к счастью, не оказалось. Я обследовала еще несколько комнат на первом этаже и, ничего там не обнаружив, поднялась наверх, хотя волосы у меня на затылке буквально стояли дыбом. Наверху было душно и, стянув с себя свой огромный спортивный свитер, я повесила его на перила.

Стиснув пальцы вокруг подаренного мне Викторией медальона, который висел у меня на шее, я осмотрела второй и третий этажи. Результат был тот же, что и на первом. Кроме нескольких банок из-под пива и окурков, оставленных, вероятно, живущими по соседству подростками, я не нашла ничего, говорившего о том, что когда-то здесь жили люди. Все ценное было давно уже вынесено отсюда и обменено на наркотики, заключила я наконец со вздохом, закончив свой осмотр.