— Понятно. Полагаю, вы представляете родственников?

Мне становилось ясно, что я не слишком-то бойко добираюсь до сути этого дела. У Себастьяна явная тенденция говорить много, ничего не сказав. Во всяком случае, так было пока.

— Я представляю клиента, — ответил я, — по имени…

На этом я закончил. Не знаю уж почему, но я неожиданно решил не называть этого имени. Усмехнувшись, я добавил:

— Клиент.

— Я не намерен что-либо выяснять, мистер Скотт. Личность вашего клиента, естественно, не представляет для меня интереса.

Это было сказано вежливо, с белозубой улыбкой, но в его глазах я заметил какой-то недобрый блеск, после этого он заговорил еще более спокойно, чем до того.

— Я переговорил с полицией, — сказал я. — Они считают, что смерть мистера Вайта была несчастным случаем, поскольку нет доказательств противного. Однако мне известно, что он был на обследовании у доктора Витерса.

— Что? Вы…

Он остановился. В конце-то концов его невозмутимость не была такой непробиваемой. Мои слова его подстегнули, он даже не сумел справиться с удивлением.

— Каким образом вы это узнали?

— Узнал, как видите…

— Вы уверены? Обследование? Фантастика! С чего бы ему обследоваться?

— Можете меня не спрашивать. Я надеялся, что вы сумеете мне объяснить.

Он покачал головой.

— Только не я. Я не имею понятия… — Он замолчал, медленно пригладил седеющие волосы красивой рукой.

— Ага. Вы допускаете, что, возможно, он покончил с собой? Я прав?

— Пока я ничего не допускаю, мистер Себастьян. Вы часто с ним виделись, так ведь?

— Почти каждый день. Думаю, я угадываю ваш следующий вопрос, мистер Скотт. Нет, он не производил впечатления ни слишком нервничающего, ни безумного, ни психически неуравновешенного человека. Я уверен, что его смерть произошла в результате несчастного случая.

— Что вы скажете про убийство?

— Убий…

Он заморгал, закрыл глаза и открыл их. Люди частенько реагируют таким образом, а то еще драматичнее: вздымают кверху руки и кричат: «Убийство? Убийство! Ох-ах!» — как будто никогда не слышали, что людей убивают. Полагаю, что я больше привык к этому слову и к этому печальному факту, чем большинство людей.

Наконец Себастьян сказал:

— Но это же фантастично. Кто бы…

Телефон на его столе зазвонил. Он сказал: «Извините!» — взял трубку и заговорил. Впрочем, он больше слушал. В то время, как он договаривался о какой-то миллионной сделке или о чем-то еще, я стал внимательно осматривать его офис. За спиной Себастьяна находилась пара высоких окон от пола до потолка, разделенных двухметровым проемом стены. Во всяком случае, это была когда-то стена. Теперь же это место занимал знаменитый брус «Жизнь и Смерть» — творение Роберта Делтона. Это был продолговатый деревянный кусок размером в два квадратных фута шириной и восемнадцать футов высотой, на левой стороне которого Делтон изобразил «гениальное творение», за которое Юлисс Себастьян уплатил пятьдесят две тысячи долларов незадолго до того, как Делтон стал его клиентом. Рисунок или что-то подобное ему, был вмонтирован в стену, так что дерево было вровень с нею. Теперь никто бы не смог сказать, что когда-то это был здоровенный, самостоятельный брус, ведь в остальном это был самый обычный скверный рисунок в современном духе. Именно брус-то и был его отличительной особенностью. Какого черта было замуровывать его в стену? Не спрашивайте меня. Люди, связанные с Себастьяном, видимо, занимались подобными вещами. А ведь для этого пришлось ослабить всю проклятущую стену, чтобы затолкать в нее это продолговатое чудовище. Но после проделанной операции «Жизнь и Смерть» больше не выглядела на пятьдесят две тысячи долларов.

Если хотите знать правду, я никогда и не считал эту деревяшку произведением искусства. Я полагаю, что нет ничего плохого в том, чтобы называть подобные штуковины шедеврами или творениями гения, если не считать того, что подобное восхваление уродливых скульптур, непонятной мазни и прочих изобретений ловких «художников» умаляет достоинство подлинных произведений искусства, естественной красоты. Себастьян продолжал говорить по телефону, поэтому я поднялся и стал рассматривать фотографии на стене. Их было около двух десятков, большинство этих физиономий хорошо известны широкой публике. Все это были «знаменитости», лауреаты премий, имена которых ежедневно мелькали на страницах газет й журналов, в области театра, кино, телевидения, литературы и искусства. Среди них был портрет Роберта Делтона, парня, сотворившего «Жизнь и Смерть». У него была глуповатая физиономия с толстыми щеками и маленькие черные усики. На фотографии он был в белой рубашке, раскрытой у ворота для того, чтобы не закрывать волосатую грудь, могу поспорить! Был тут и Гарри Бэрон, энергичный малый с бросающейся в глаза белой прядкой в черной шевелюре, диктор и комментатор «Последних новостей» на местном телевидении. Он стал клиентом Себастьяна до опубликования своего бестселлера «Миф о советской непримиримости», который был высоко оценен в прессе. Я читал его и убедился, что это произведение ничего не добавило к нашим знаниям о Советском Союзе. Фактически, оно лишь все запутало.

Третьим с краю висел портрет пучеглазого профессора Картрайта с тремя волосиками на лысом черепе, который читал лекции по новой экономике в Калифорнийском университете. Он написал несколько книг, одна из которых возглавила список бестселлеров. В ней он развивал свою теорию о том, что для достижения процветания необходимо сжечь все деньги. До сих пор никто этого не сделал, насколько мне известно.

Себастьян положил на место трубку, а я возвратился на свое место. Опускаясь в кресло, я мог видеть из окна развалины на противоположной стороне улицы. Вот поднимается тяжеленная груша, с размаха ударяет в стену — и вниз обрушивается кусок бывшего банка. Отсюда это выглядело забавно и внушительно. Разрушать здания, сжигать деньги… Очевидно, атмосфера этого агентства начала действовать на меня.

— Очень сожалею, что так долго заставил вас ждать, мистер Скотт. Я не мог отложить решение данного вопроса.

— Все в порядке… Вообще-то мне безразлично, какова официальная версия гибели мистера Вайта, потому что я должен изучить все варианты. Это моя работа.

— Конечно.

Он энергично закивал:

— Мне это понятно. Однако возможность того, что его убили, мне представляется фантастичной. У Чарли не было настоящих врагов, во всяком случае, я таковых не знаю. Он был исключительно милым и приятным человеком.

Он долго обсасывал тему того, что не может вообразить человека, имевшего мотив убить Чарли. Когда мне это надоело, я спросил, не участвовал ли мистер Вайт во многих корпорациях с Джонни Троем.

— Он и Джонни имели большую часть акций троянских предприятий, которые, в основном, входят в корпорацию. Мое агентство владеет остальными акциями. Он вкладывал также деньги в недвижимую собственность, жилые дома, но я не про все знаю.

— Понятно. Еще один момент. Мне хотелось бы повидаться с мистером Троем, но у меня пока не получается. Может быть, вы сумеете мне подсказать, как с ним связаться?

— Боюсь, что это невозможно, мистер Скотт. Вы должны знать, что мистер Трой, ах, страшно чувствительный человек. А смерть Чарли явилась для него ужасным ударом.

Этому я мог поверить. Описывая Троя «ах, страшно чувствительным», Себастьян выразился весьма деликатно. Всей стране было известно, что Джонни Трой был настоящим неврастеником. Как у большинства клиентов Себастьяна, у него были странности. С виду он был здоровяком, но отличался болезненной застенчивостью и робостью, так что без Чарли Вайта буквально не мог и шагу ступить. Он даже не пел без Чарли. Он никогда не ходил в студию звукозаписи без него. Возможно, и в туалет он не решался ходить один. Они жили в соседних апартаментах в «Ройалкресте». Вместе купались и обменивались носками. Джонни Трой был самым крупным и самым лучшим певцом из всей лавины исполнителей. Нужно учитывать, что в это время пели все, у кого был голос и у кого его вообще не было. В десяти случаях из десяти вновь «испеченный» певец с помощью всяких ухищрений, вроде современных микрофонов, эхокамер, электронных усилителей и регуляторов частоты, которые «обрабатывали» звуки на ходу, напевал одну мелодию десять-двадцать раз, затем выбирали наиболее удачные куски ленты и сооружали комбинированный первый оригинал звукозаписи, с которого прессовали пластинки. Разумеется, никто из этих «синтетических» певцов не мог бы выступить непосредственно в телевизионном шоу. Техника была отработана давно: за сценой играли его пластинку, а «певец» лишь шевелил губами, беззвучно «синхронизируя» собственное пение. Зачастую получаются накладки, когда синхронизатор то ли запаздывает, то ли опережает запись. Мы все это наблюдали неоднократно. Так вот, никакая техника и никакие ухищрения не могли превратить ни одного из этих «кумиров одного дня» в Джонни Троя. Голос у него был не только красивый, теплый, но самое главное — он был натуральный. И люди это сразу же понимали. Конечно, Джонни тоже пользовался микрофоном, но для него это была всего лишь золотая рамка, обрамляющая картину. Его искусство от этого не умалялось. Ведь если высокий мужчина одевает ковбойские сапоги, все понимают, что он не коротышка, нуждающийся в каблуках! Но даже у Ахиллеса имелась его пята. И даже великий Джонни Трой, когда он выступал перед публикой или непосредственно по телевидению, синхронизировал свои песни. Не то, чтобы его мог подвести голос, наоборот, сам Джонни мог себя подвести, и публика еще больше ценила его за это.