Сами лошади еще проскочили бы в ворота, но карета, которую от их неслаженного галопа швыряло из стороны в сторону, наверняка зацепилась бы за стойку. Катастрофа, однако, была предотвращена – лошади неожиданно остановились в каком-то ярде от ворот.

Перепуганные экскурсанты привстали, желая разглядеть своего спасителя, выросшего между хрипящих лошадей. Он растаскивал их, как мог, широко раскинув грязные руки и обращаясь к ним на совершенно непонятном языке, слова в котором чередовались с характерными дребезжащими звуками, призванными успокоить обезумевших животных. Потом он выпустил уздечки и положил свои ладони на морды обеим взмыленным лошадям, отчего они совсем присмирели. Вспомнив о спасенных им людях, с восхищением рассматривающих его, он отошел в сторонку, утратив героический облик.

Эдмунд Легрендж поспешно покинул Карету, сопровождаемый Джорджем Бостоном, и стал осматривать лошадей. Они были теперь спокойнее, чем даже несколько минут тому назад, когда, застоявшись, нетерпеливо перебирали копытами. Взглянув на смуглого молодого человека, Легрендж искренне произнес:

– Благодарю вас. Вы поступили очень отважно. Молодой спаситель безмолвно смотрел на него.

– Наверное, вы, – Легрендж показал на упряжку, – знаете толк в конях?

– Я люблю лошадей.

Легрендж снова взглянул на молодого человека, осмелившегося не добавить к своему ответу словечко «сэр».

– Вы и прежде имели с ними дело?

– Почти всю жизнь.

– Вы как будто не здешний. Ирландец, должно быть?

– Вырос в Ирландии, но сам я испанец. – Ответы его звучали спокойно и независимо. Трудно было поверить, что это разговор хозяина и работника.

– Как вас зовут?

– Мануэль Мендоса. Легрендж прищурился.

– Вы здесь давно?

– На стекольном заводе? Пять недель. А в Англии – три месяца.

– Вы освоились, вам здесь нравится?

– Не очень. Вряд ли из меня получится стеклодел. Я не создан для этого.

Благодарность, которую Легрендж только что испытывал к нему, мгновенно сменилась раздражением. Ему не нравилась манера, в которой отвечал на его вопросы молодой человек: почему-то он не чувствовал превосходства над ним, что было, конечно, недопустимо. Он засунул руку в карман бриджей, достал кошелек из мягкой козлиной кожи и подал молодому человеку несколько соверенов, сказав:

– Это вам за труды.

Мануэль Мендоса не протянул руки за деньгами, а всего лишь покосился на ладонь, в которой они лежали, после чего, глядя на Легренджа, изрек:

– Большое спасибо, но мне не нужно денег. Я рад, что мне удалось потренироваться.

Повернувшись к пассажирам кареты, он улыбнулся им. Его глаза сверкали, ровные зубы поражали белизной. Потом, едва заметно кивнув обоим джентльменам, он зашагал к дверям цеха, где его поджидали много людей.

Легрендж постоял, глядя ему вслед, потом ссыпал монеты обратно в кошелек и сказал Джорджу Бостону:

– Странный субъект. Бостон с почтением ответил:

– Никогда не видел ничего подобного! Как это он их остановил? Наверное, силен, как бык. – Оглянувшись на дверь, в которой уже исчез иностранец вместе со своими товарищами, он пробормотал, обращаясь больше к себе, чем к Легренджу: – Любопытно, как у него дела с кулачным боем?

– Он – мой работник, – едко отозвался Легрендж.

– Это-то верно, но недаром ведь он сказал, что его не тянет к стеклу. – Бостон засмеялся и сел вместе с хмурым Легренджем в карету.

День рождения подходил к концу. Праздник получился на славу. Аннабелле понравилась поездка по Джарроу и Шилдсу, дети, сопровождавшие карету, улыбчивая раскрашенная женщина. Потом была долгожданная экскурсия по стекольному заводу. Она не хотела признаваться даже самой себе, что завод ее разочаровал, но положение исправил тот храбрец, который спас всем им жизнь. Карета неминуемо зацепилась бы за ворота, и всех бы покалечило – так мать говорила Элис; она также добавила, что храбрец оказался странным молодым человеком, поскольку отказался от денег, что случается крайне редко.

Дома их ждал чудесный обед. Впервые в жизни Аннабелла сидела в столовой вместе с родителями и их гостями. Позже Стивен, мисс Ховард и она пошли в парк играть в прятки и в мяч. Под вечер в гостиной был устроен чай; Харрис подал замечательный пирог, на котором кремовыми цветочками были выложены ее имя и возраст. Мать сказала, что ей следует самой сходить поблагодарить кухарку, что она и сделала после чая.

Кухарка в доме была новенькая: она работала здесь всего несколько месяцев. Она была мила и радушна, в отличие от Блант, которая никогда не улыбалась Аннабелле. Сегодня все слуги в кухне встретили ее улыбками и поздравили с днем рождения.

Она вовремя легла спать, хотя ни капельки не устала. Было тепло, но мисс Ховард настояла, чтобы она хорошенько укрылась. Оставшись одна, Аннабелла все же скинула одеяло и блаженно вытянула ноги. Через год ей исполнится 11, еще через год – 12, потом, 13, 14, 15 и – о радость! – 16. К тому времени, совсем повзрослев, она уже будет уметь хорошо танцевать, петь, играть на фортепьяно и делать все, что надлежит делать леди; самое главное, она уже сможет ездить в Лондон, посещать балы, носить красивые платья и танцевать кадриль.

Отец рассказывал ей о большой лондонской регате на Темзе, между Лондонским мостом и Хаммерсмитом; там плавает по реке пароход с оркестром, люди закусывают на берегу, в Путни устраивают большую ярмарку, где показывают невероятных толстушек, ученых свиней, великанов и карликов. Люди там веселятся от души. Иногда ее охватывало страшное нетерпение: она готова была умереть от желания побыстрее попасть в Лондон и насмотреться там на все эти чудеса.

Впрочем, мать никогда не обещала ей поездки в Лондон. Ввиду особых отношений между ее родителями она никогда не передавала матери слов отца и наоборот.

Не в силах справиться с обуревающей ее энергией, она соскочила с кровати и подбежала к окну в надежде увидеть какую-нибудь отъезжающую или подъезжающую карету; увы, к ее разочарованию, аллея была пуста. Потом ее охватила волна восторга: внизу появился Стивен. Он был один, ему было нечем заняться.

Ее окно было закрыто, чтобы не впускать в спальню прохладный ночной воздух, и она бы не справилась с такой тяжестью и не сумела бы сама его открыть, поэтому постучала по стеклу. Стивен поднял глаза. Она помахала ему рукой, он помахал ей в ответ и остановился под ее окном. Она поманила его пальчиком. Он улыбнулся, кивнул и исчез в оранжерее.

Она кинулась к гардеробу и набросила на ночную сорочку халатик. Через некоторое время в детской раздались шаги Стивена. Она бросилась ему навстречу с вопросами:

– Что вы делали в саду? Почему вы не с остальными мужчинами?

Он, улыбаясь, ответил:

– Дядя, мистер Бостон и двое других господ перешли в Усадьбу.

Объяснение не вызвало у нее дополнительных вопросов.

– Мне не спится, – заявила она. – Я не устала. Пойдемте, посидим на подоконнике.

Она побежала обратно в спальню. Он неуверенно последовал за ней, на всякий случай спросив:

– А где мисс Ховард?

Она указала на дверь, за которой находилась комната гувернантки.

– Она скоро вернется. Сейчас она ужинает внизу.

Они уселись на широкий подоконник: он – чинно, она – подобрав под себя ноги. Аннабелла принялась щебетать о событиях минувшего дня, хотя они уже неоднократно обсуждались. Он обнаружил, что испытывает полное счастье оттого, что сидит здесь, слушает ее и любуется ею – поразительно красивой девочкой. Ему редко приходилось видеть девочек, тем более красивых. Горничных в школе никак нельзя было назвать красивыми: у всех как на подбор были отвислые зады и толстые лодыжки. Когда он по праздникам приезжал домой, дядя Джеймс и тетя Эмма никогда не приглашали к себе молодежь. Видимо, поэтому он так любил бывать у тети Розины: Аннабелла с раннего детства была очень забавной. К тому же он любил саму тетю Розину, любил настолько, что даже жалел, что она ему не мать. Он до сих пор очень переживал, что лишился родителей: дяди и тети не могли их заменить, не могли заполнить пустоты в душе. Разница становилась особенно заметна, когда он гостил у своего друга Роджера Болларда. Там он чувствовал, что наличие родителей – необходимое условие для счастья; с другой стороны, о каком счастье можно говорить в этом доме, у дяди Эдмунда и тети Розины? Их совместная жизнь, определенно, не задалась, зато каждый из них по-своему дарил счастье Аннабелле.