Рядом высился утес с естественным козырьком, под которым можно было скоротать ночь, так как брести дальше сегодня было уже невозможно. Оставалось уповать на сухую погоду.

Сняв куртку и шейный платок, он лег на живот и два-три раза обмакнул голову в воду, чтобы унять боль в набухших рубцах. Вытерев лицо и шею грубой мешковиной, он перебрал свои вещи, достал кружку и сказал:

– Пойду поищу лавку. – Поймав ее жалобный взгляд, смягчился и добавил: – Я ненадолго. Вы пока отдохните с дороги. Если кто-нибудь к вам подойдет, скажите, что я рядом. – Он указал на рощицу неподалеку.

Она ничего не ответила. Он двинулся по берегу такими же пружинистыми шагами, как в самом начале путешествия.

Деревушка с работающей лавкой нашлась только через две мили. В лавке он узнал, что деньги обладают свойством стремительно таять, если их обладатель имеет намерение делать покупки.

– Сколько стоит унция чая? – спросил он у женщины за прилавком.

Окинув его изучающим взглядом, она ответила:

– В воскресенье – семь пенсов.

Он знал, что она нещадно завышает цену, но не стал спорить.

– А фунт сахару?

– Девять.

– Отсыпьте мне полфунта. А сыр? – Он указал на круг чеддера, покоившийся в опасной близости от сальных свечек.

– Десять пенсов фунт. Он вытаращил глаза.

– Отрежьте мне на три пенса.

– Хлеба хотите? – Он кивнул. – Девять пенсов три фунта.

– Беру. Еще бекону. – Он ткнул пальцем в окорок.

– Это самый лучший, ему цена десять пенсов.

– Дайте половину. – Он указал на мешок с овсянкой. – И вот этого на два пенса.

– Как насчет молока? – Она указала на его кружку. – Всего пенни.

– Молоко свежее?

– Только в одиннадцать надоено.

Вокруг молочной фляги вились мухи. Взяв у хозяйки полную кружку, он сказал:

– В городе я платил за полторы унции табаку пять с половиной пенсов. Сколько берете вы?

– Еще дешевле. – Она усмехнулась. – Пять пенсов и один фартинг.

– А за глиняную трубку?

– Еще полпенса. – Подсчитав, она назвала сумму: – Три шиллинга, один пенс, один фартинг.

Покидая лавку, он подумал, что впредь не станет покупать еду по таким ценам, иначе его карман быстро опустеет. В его поясе было зашито шестнадцать соверенов и пять монет по полсоверена. Он скопил эту сумму за годы работы на Усадьбе, хотя в выходные ни в чем себе не отказывал. Даже не работая, он смог бы существовать на эти деньги на протяжении года, но на двоих их не хватило бы, тем более если ночевать на постоялых дворах. Она не согласится ночевать в хибарах и под открытым небом. Ничего, он разберется с этим, когда прояснятся более важные вещи. Возможно, ей придется заботиться о себе самой. Если план Эми сорвется, то может случиться беда. В Хексэме он собирался купить свежую газету и дать ей прочесть. Пока что мысли его путались. Он представлял себя на виселице. Боже, ну почему все случилось именно так? Он не хотел никому причинять вреда, а стал убийцей. От его руки пал не кто-нибудь, а джентльмен, человек, который при всех своих грехах когда-то поверил ему и дал работу…

Аннабелла пряталась от солнца под каменным навесом.

– Я не очень долго?

Она покачала головой. На самом деле ей показалось, что его не было долгие часы, дни, годы. Ей пришло в голову, что до сих пор, вернее, до бегства на Крейн-стрит, она ни единого часа в жизни не провела так, чтобы рядом никого не было: в Доме, в саду, на прогулке верхом ее всегда стерегли. Всего час одиночества, за который она устала смотреть на реку и на поля, показался ей пыткой. Она словно попала на другую планету. Мысленно она уже заливалась слезами от тоски и взывала к отцу и к матери. Сейчас она корила себя за слабость. Пора перестать называть их так; однако она не могла не думать о них и не оплакивать гибель отца. Ей не до конца верилось в его смерть, ведь она наступила так внезапно! Всего один удар кулака Мануэля – и он испустил дух. Не верилось ей и в то, что убийца – Мануэль. Она посмотрела на Мануэля, разводившего костер. Он выглядел угрюмым. Что ж, это его право. Вдруг истина выплывет наружу и его закуют в кандалы? Нет, только не это. От подобной мысли ей становилось дурно.

Она наблюдала, как он кладет на черную сковороду ветчину. Потом жир зашипел, до ее ноздрей долетел упоительный аромат. Через несколько минут он протянул ей оловянную тарелку с ветчиной и толстым куском хлеба. Она удивилась аппетиту, с которым принялась поглощать нехитрое угощение. Заваренный им чай оказался горьким, но она заставила себя выпить целую кружку.

Утолив голод, Мануэль набил табаком глиняную трубку, прикурив от щепочки, привалился спиной к камню и глубоко затянулся.

Аннабелла никогда прежде не заставала его за курением и почему-то почувствовала себя оскорбленной. Глиняными трубками пользовались самые последние из слуг. Но ведь Мануэль и есть слуга! Она вспомнила, что ей придется полностью измениться. Она должна будет не только забыть слова «благодарю» и «да», но и узнать свое место, которое было отныне под лестницей. Она испугалась, что никогда не сумеет себя обуздать, а если с ней произойдет требуемая перемена, то ее будет сопровождать помутнение рассудка, так как к ней могут привести только самые нечеловеческие условия существования. Она никогда не станет служанкой! Против такого падения протестовали все ее инстинкты.

Немного погодя Мануэль встал и, взяв с травы кусок мешковины, ни слова не говоря, зашагал прочь по берегу, чтобы скрыться за утесом. Аннабелла стала наблюдать за удлиняющимися тенями. Наверное, уже семь часов вечера, догадалась она. Когда с момента ухода Мануэля минуло примерно полчаса, она опять заволновалась. Натянув башмаки, захромала вдоль берега. Если она найдет его за утесом, то не станет беспокоить; впрочем, она надеялась, что не застанет его просто сидящим в одиночестве, так как это означало бы, что он не выносит ее общества.

Обогнув утес, она прищурилась – солнце ударило ей прямо в глаза. Река искрилась на перекатах. Аннабелла перевела взгляд на ближнее нагромождение камней посреди русла и увидела Мануэля. Он лежал как бы в корыте, омываемый водой. Она закрыла ладонью рот и ретировалась так быстро, как позволили стертые ноги.

Достигнув стоянки, села, гневно выпрямив спину. В этот момент она ничем не отличалась от Розины – так сильно было ее возмущение. Просто так плескаться в реке! Мог бы хоть предупредить. Не заметил ли он ее? Только не это! Она схватилась рукой за щеку и, ощутив жар, поняла, как сильно покраснела.

Если бы она могла вернуться домой! Если бы не подслушала рассказ Мануэля о том, что говорила ее бабка… то есть миссис Конвей-Редфорд. Она бы с радостью вернулась.

Прошло еще полчаса, прежде чем Мануэль возвратился. Он выглядел посвежевшим, черные волосы прилипли к голове. Удивленно оглядев ее, он спросил:

– Вы, часом, не гуляли вдоль реки?

– Нет. – Односложный ответ наводил на подозрения.

Он еще какое-то время смотрел на нее, а потом пожал одним плечом и спросил:

– Может, допьете молоко? К утру оно скиснет.

– Нет, благодарю.

Ее тон заставил его нахмуриться. Она отвечала ему, как хозяйка надоедливому слуге. Он отнес мешок под скалу, вынул из него одеяло и протянул ей со словами:

– Советую укрыться – ночью выпадет обильная роса. Вы бы поскорее засыпали, потому что мы ни свет ни заря отправимся дальше. Завтра я хочу добраться до Хексэма.

Она ничего не ответила. Он прищурился. Он знал ее достаточно хорошо, чтобы понять, что она чем-то обижена. Чем, интересно? Впрочем, так даже лучше. Пускай поворачивает назад, ему будет только спокойнее.

Он улегся, зная, что она осталась сидеть с прямой, как доска, спиной. Что на нее нашло? Он ничем ее не задел, вообще старался помалкивать и обращаться к ней только при крайней необходимости. Не иначе, за время его отсутствия что-то произошло… Он присвистнул. Все понятно! Наверное, она видела его голышом. Боже правый! Не удивительно, что она сочла себя оскорбленной. Даже после всех выпавших на ее долю невзгод она находит в себе силы, чтобы оскорбиться его наготой! Что ж, от этого зрелища она выпрямила спину, зато ожидающее ее впереди еще не раз заставит ее согнуться в три погибели.