Спустя полчаса она оставила фургон на дороге, перед воротами усадьбы Уэйрсайд. В ответ на звонок дверь открыла старая служанка Фрэнсис, вскрикнувшая при виде Аннабеллы. Служанка Белла накрыла голову фартуком и завыла. Однако их превзошла двоюродная бабка Аннабеллы, Эмма: та просто шлепнулась в обморок. Один дядя Джеймс сохранил трезвость мысли. Спустя короткое время Аннабелла уже сидела на диване, сжимая руку Эммы, которая, неотрывно глядя на нее, трясла головой, словно никак не могла поверить, что перед ней не призрак – бедно одетый, печальный, сильно переменившийся призрак красивой девушки, известной им под именем Аннабеллы Легрендж. Старая дама никак не могла освоиться с мыслью, что перед ней не прежняя девушка, а взрослая женщина. Она помнила Аннабеллу как любительницу посмеяться и попроказничать, однако сейчас от прежних ее пристрастий не осталось и следа. История, которую она рассказывала, звучала совершенно невероятно, и в нее невозможно было поверить. Тетя Эмма не сомневалась, что бедное дитя просто обвели вокруг пальца.

Ее супруг придерживался похожего мнения. Он-то и облек их совместное суждение в словесную форму. Погладив Аннабеллу по голове, он изрек:

– Все это – чудовищная ошибка, ошибка от начала и до конца. Ее можно исправить. Судя по тому, что ты рассказываешь, зло еще не причинено. Мануэль заслуживает похвалы как твой защитник, но… Ему не следовало заходить так далеко и заставлять тебя выходить за него замуж.

– Заставлять? Нет, дядя, вы меня не поняли. Он меня не заставлял, я сама этого захотела. Мне хотелось выйти за него задолго до того, как он сделал мне предложение.

– Это ты не понимаешь, что говоришь, дитя мое! Не понимаешь, и все тут! – вмешалась тетя Эмма, обмахиваясь шелковым платочком. – Ты не можешь стать женой Мануэля – конюха, простого работника!

Аннабелла посмотрела в ее фарфоровое личико и заговорила так, словно втолковывала тупому ребенку прописную истину:

– Тетя Эмма, я вышла за Мануэля замуж. У меня при себе наше брачное свидетельство. Оно здесь, в поясе, у меня на талии. – Она похлопала себя по животу.

– Дай взглянуть, – попросил дядя Джеймс.

– Для этого мне пришлось бы раздеться.

– Хорошо, взгляну потом, – пробормотал он, вытирая лоб.

– Обязательно взглянете, дядя Джеймс. – Она отняла у старой леди свою руку и, встав, произнесла, обращаясь к высокому старику: – Я явилась для того, дядя Джеймс, чтобы повидаться со Стивеном и попросить его заняться делом Мануэля.

– Какое невезение, дорогая! Если бы Стивен был здесь, он бы сделал все, чтобы тебе помочь, нисколько в этом не сомневаюсь. Но ты, видимо, не знаешь, что он на прошлой неделе женился и проводит теперь медовый месяц в Италии с нашей дорогой Кэтлин.

Аннабелла поспешно села, словно ноги отказались ее держать, голова упала на грудь. Дядя Джеймс не растерялся.

– Кроме него существуют другие адвокаты и барристеры. Мы обязательно поговорим об этом. Но сперва всем нам не мешало бы перекусить; скоро три часа, вот-вот прозвенит колокольчик.

Не прошло и двух секунд, как раздался мелодичный звон. Тетя Эмма, поднявшись с дивана, проговорила:

– Твое появление было для всех нас такой неожиданностью, милочка, что никто не подумал, каким счастьем станет твое возвращение для Розины.

– Мама?.. – Она употребила это слово, так как не смогла придумать никакого другого. – Насколько я понимаю, она очень больна и не сможет меня узнать?

– Не сможет узнать?! С чего ты это взяла? – удивился дядя Джеймс.

– Пока я болела, Мануэль побывал у бабушки. Он хотел увидеться с мамой, но бабушка прогнала его, сказав, что мама все равно меня не узнает: она лишилась рассудка.

– Какое злодейство! – Глядя на супруга, тетя Эмма прижимала ладони к щеке и удрученно покачивала головой. – Что это, как не злодейство? Я всегда твердила, что Констанс – злодейка, хотя она тебе сестра и уже сошла в могилу. Я всегда называла ее злой и бессердечной. – Обернувшись к Аннабелле и снова схватив ее за руку, она объяснила: – Розина, твоя любящая мама, никогда не утрачивала рассудок. Лишившись тебя, она серьезно захворала, но рассудок ее не пострадал. На некоторое время ее, естественно, покинуло желание жить, но теперь она выздоровела. Она по-прежнему твоя любящая мама, и для нее будет огромной радостью увидеть тебя и взять обратно домой.

– Тетя Эмми, поймите, – Аннабелла прижала худые руки к груди, – я уже не та, прежняя. Я хочу сказать, что я больше не Аннабелла Легрендж…

– Идемте, идемте! – поторопил обеих дядя Джеймс, подталкивая к дверям столовой. – Поговорим об этом позже, а пока возблагодарим Господа за то, что Он вернул нам тебя, и подкрепимся, потому что на пустой желудок все равно не придумать ничего путного.

Сколько раз в первые дни скитаний Аннабелле хотелось вернуться в свой удобный дом! Даже накануне свадьбы ее посетила мысль, что было бы верхом счастья, если бы жених забрал ее именно оттуда.

И вот она вернулась к прежней жизни; она находилась если и не в родном доме, то в обстановке, очень близкой к тамошней, хотя и поскромнее – в Уэйрсайде было всего двое слуг. Однако произошла странная вещь: в этой обстановке ей было теперь не по себе, как если бы она провела первые семнадцать лет жизни на Крейн-стрит, а потом перенеслась сюда.

После ее появления здесь минули всего сутки, а она с каждым часом испытывала все больше раздражения по отношению ко всем и ко всему вокруг. Старики часами обсуждали разные пустяки, слуги перемещались настолько неторопливо, что она ловила себя на мысли: нет на вас миссис Фэрбейрн, а еще лучше миссис Скиллен! Дядя Джеймс изводил ее своей тактикой проволочек. Он медлил даже с таким ясным делом, как совет, к какому адвокату обратиться. Узнав от нее, что она располагает двадцатью семью гинеями, которых, разумеется, не хватит, чтобы оплатить услуги адвоката, в связи с чем она готова заработать остальное, он посмеялся, изобразил удивление и в итоге запросил время на размышление. Позднее он уведомил ее, что, по его мнению, правильнее всего было бы прибегнуть к услугам его друга полковника Райсона – он завтра возвращается из Лондона, однако она сказала, что завтра будет поздно, и сразила его наповал своей решимостью лично отправиться в исправительный дом и запросить свидания с Мануэлем.

Последнее заявление заставило тетю Эмму расплакаться.

– Неужели ты поступишь столь неподобающим образом, Аннабелла? Самой явиться в исправительный дом!

Именно в этот момент она поняла, что девятнадцатого июня прошлого года навсегда рассталась с их миром. Да они понятия не имеют о том, как живут люди за пределами их тесного мирка! Тетя Эмма была привержена благим делам: она шила для бедных и немало жертвовала на благотворительность, особенно на язычников, которым, по ее разумению, ничего так не хотелось, как прибиться к Богу, однако ни она, ни дядя Джеймс не знали, какой жизнью живет простой люд.

Она сидела в маленькой гостиной и дожидалась дядю, вызвавшегося сопровождать ее в тюрьму. Он сказал, что ему пришлось немало потрудиться, добиваясь для нее свидания с Мануэлем, так как до дня свиданий оставалась еще целая неделя; в глубине души она сомневалась, что увиделась бы с Мануэлем именно сегодня, если бы не отказалась со всей решительностью возвращаться к матери, не повидавшись и не поговорив с ним, и не пригрозила, что станет жить в фургоне на окраине города, пока не узнает, какая судьба уготована ее Мануэлю. В такой ситуации у дяди Джеймса не осталось выбора.

Дорога от дома до тюрьмы отняла бы пешком не более десяти минут, однако они поехали туда в карете. Выйдя на Стоун-стрит, у вереницы коттеджей, и увидев на противоположной стороне мрачную высокую стену, она подумала: «Боже, вот где он томится! Одна эта безрадостность способна его убить!»

Они прошли в ворота, пересекли двор, вошли в какую-то дверь. Дядя Джеймс вступил в переговоры с офицером. Она не прислушивалась к разговору, а просто ждала с замиранием сердца, что будет дальше.