– Я перенесла не так уж много, мама. Пострадал Мануэль. Он и сейчас страдает.

– Да, конечно. – Розина поджала губы. – В целом он проявил похвальную доброту и понимание. Если бы тогда, придя сюда, он сумел поговорить со мной, а не с моей матерью, то тебе бы не пришлось столько мучиться. Ты не совершила бы и этой последней, грубейшей ошибки.

Аннабелла медленно отняла у Розины руку и с расстановкой, обстоятельно проговорила:

– Если ты имеешь в виду мой брак с Мануэлем, мама, то ты отозвалась о нем неправильно. Это не было ошибкой. Я сама этого захотела. Мне не стыдно признаться, что я хотела этого задолго до того, как он сделал мне предложение.

– Что ж, как ни странно это покажется, я способна тебя понять: видимо, ты чувствовала, что скитания на пару с ним ставят тебя в сомнительное положение, и сочла брак наиболее правильным и достойным выходом из положения.

– Нет, мама, нет! Все было совсем не так. Я захотела выйти за Мануэля замуж, потому что полюбила его.

– Дитя мое! – Розина со снисходительным терпением покачала головой. – Что ты знаешь о любви? Для этого ты еще слишком молода. Ведь тебе всего восемнадцать лет…

– Мне было всего семнадцать, но меня и тогда можно было выдать за Стивена, пожелай он этого.

Розина встала и подошла к камину. Некоторое время она смотрела на огонь, а потом с улыбкой обернулась.

– Дорогая, я хочу, чтобы ты знала: я испытываю к Мануэлю глубокое уважение и не рассматриваю ситуацию в том же свете, что дядя Джеймс. Я знаю, что Мануэль с самого начала вел себя безупречно. Он не только искал тебя, но и нашел, после чего явился сюда, чтобы сообщить мне об этом. Не его вина, что эта весть не достигла меня: его ввели в заблуждение, сказав, что я все равно ничего не пойму. Потом он взял на себя заботу о тебе. Все, что он делал, включая женитьбу, преследовало цель защитить тебя. Но теперь все переменилось: ты вернулась домой, и он, если я не ошибаюсь на его счет, сам теперь изъявит желание объявить ваш брак недействительным.

– Не изъявит! – Аннабелла тоже встала. – Не изъявит. Ты не знаешь Мануэля. Он любит меня, любит страстно. Уж я-то это знаю. Я – это единственное, что для него важно. А он – для меня.

Розина с трудом сдержалась, чтобы не выразить своего отношения к этому заявлению самым решительным и нелицеприятным образом, и ограничилась репликой:

– Ты не осознаешь, какую боль причиняешь мне, дитя.

– Прости меня. – Аннабелла смягчилась. – Мне действительно очень жаль, ведь я счастлива от встречи с тобой, я очень тосковала по тебе, но Мануэль – это вся моя жизнь, мама, и я сделаю все, чтобы так оставалось и впредь.

Теперь они избегали смотреть друг на друга: Розина уперла взгляд в пол, Аннабелла отвернулась к окну. Но постепенно напряжение прошло, взгляды обрели осмысленность, и Розина, вооружившись терпением, изложила свое представление о будущем развитии событий:

– Хорошо, дорогая, пускай все идет своим чередом. Мы сделаем все, что от нас зависит, для освобождения Мануэля. Обещаю тебе это. Ты вернулась домой; независимо от того, где ты находишься, в Дарэме или здесь, ты дома. Я с радостью взялась бы ухаживать за тобой, чтобы поправить твое состояние после всех этих… – Она опустила голову, пряча улыбку. – Не скажу «мучений», раз ты заявляешь, что чуть ли не получала удовольствие от своих скитаний. Взгляни хотя бы на свою одежду. Она в том же виде, как ты ее оставила. Мы с Элис каждую неделю перебирали ее, хотя я и боялась, что она тебе больше не пригодится… Ты можешь переодеться. Ты, кажется, пришла в старом садовом плаще? – Она указала на плащ, лежащий на кресле.

– Мама! – Аннабелла подбежала к ней и схватила за худые руки. – Прошу, пойми меня правильно, не считай меня неблагодарной и не думай, что я не рада вернуться домой, ибо это не так. Не сосчитать, сколько раз меня охватывали тоска и желание вернуться к тебе, к привычной жизни! Постарайся меня понять, когда я говорю, что не могу надеть старую… То есть элегантную одежду, – с улыбкой поправилась она. – Не могу же я явиться в тюрьму на свидание к Мануэлю в богатом наряде! Когда я узнаю его приговор, то возьму самое простое из всех платьев и тем удовлетворюсь.

– Дорогая моя!.. – Розина сделала глубокий вдох и сказала: – Хорошо, как тебе будет угодно. – Она заставила себя улыбнуться и предложила: – Тогда, может быть, попьем чаю?

– Спасибо, мама. – Аннабелла помялась и неуверенно продолжила: – Мне неприятно это говорить, но я предпочла бы проститься с тобой часа в четыре, чтобы успеть побывать у Эми… миссис Стретфорд. – Она не смогла добавить, что пообещала Мануэлю, что сделает это, зато объяснила: – Эми меня выходила. Она живет на берегу реки. Если бы не она, я бы не выжила после того, как провалялась две ночи под дождем. Если не возражаешь, в четыре часа я уйду.

Возражает ли она?.. Розина внимательно смотрела на своего ребенка, вернее, уже не ребенка, даже не девушку, а женщину, уравновешенную и уверенную в себе. Такую уже не согнешь по своей прихоти, не поведешь за ручку, как незрячую; однако, как ни странно, она хотела любить ее еще больше, чем ребенка, а потом девушку. Но вернуть ее – представить себе противоположное было настолько невыносимо, что Розина поклялась себе пойти на любые жертвы, лишь бы добиться своего, – можно было только продуманными, терпеливыми действиями, причем вернуть ни в коем случае не в качестве миссис Мануэль Мендоса. Только не это! Об этом нельзя было и подумать. Она благодарила Господа за то, что дочь сохранила невинность. Тетя Эмма лаской и уговорами добилась от Аннабеллы этого признания. Если Розине удастся провести свою линию, дочь так навсегда и останется девственницей, ибо все мужчины – воплощение гнусности. Она была готова доверить ее Стивену, а как поступил он? Нет, теперь в жизни Аннабеллы не будет мужчин, если только Розина сумеет настоять на своем. Она останется Стеклянной мадонной. Ведь именно так он назвал ее, когда швырнул, как полено, Розине на кровать. Стеклянная мадонна!

За эту новую Аннабеллу придется сражаться, но исподволь, ибо если она потеряет ее во второй раз, то все обернется еще хуже. Этого нельзя допустить! Она сама отправится в Дарэм, и не только для разговора с дядей Джеймсом, но и чтобы встретиться с мистером Фрейзером. Она выложит Фрейзеру все как на духу. Фрейзер – умный человек: он избавил их от неприятностей, когда погиб Эдмунд, справится и с теперешними неприятностями. Фрейзер обуздает Мануэля. Только мужчина может обуздать другого мужчину, подобно тому, как обуздать женщину способна только другая женщина.

В зале суда яблоку негде было упасть. Да и сам город был полон толпами народа. Все горожане, а также жители окрестностей, которым выпал досуг, стремились если не стать свидетелями суда, то хотя бы поглазеть на девицу Легрендж, не только неожиданно воскресшую из мертвых, но и обзаведшуюся мужем, бывшим кучером из конюшни Легренджа. Это ли не скандал!

Обвинительное заключение предписывало провести суд в девятидневный срок, так как пострадавший, капитан дальнего плавания, торопился на свое судно. Неграмотные и те, кто мало что знал о деле, спрашивали, что совершил арестованный, помимо женитьбы на девице Легрендж. Им отвечали, что он до полусмерти отдубасил капитана дальнего плавания.

– Чего ради он поднял руку на такую персону?

– А чтобы не тискал его невесту.

– Прямо на свадьбе?

– Прямо там!

– Жениха, вспылившего в подобной ситуации, очень даже можно понять. Тут и до убийства недалеко!

– Так-то оно так, но уж больно чудной субъект этот Мануэль Мендоса – иностранец, судя по имени-фамилии. Говорят, он не слишком ладил с другими слугами в Редфорд-Холле, те вечно над ним потешались. А разве не смешно, что он удрал с хозяйской дочкой? Кем бы ни были ее настоящие родители, это еще не причина, чтобы делать из нее бродяжку, ему под стать. Известно ли вам, что он заставил ее прислуживать на ферме у черта в зубах, в Мигглсвик-Коммон, и еще невесть где? Когда случилась драка, он заставлял ее работать на стекольном заводе в Дарлингтоне. На стекольном заводе! Женщину, то есть, если откровенно, еще девицу…